Сестра луны

Диего слегка шлепнул вожжами по спине мула, повозка сдвинулась с места и покатила вниз по дорожке. Из других пещер тоже высыпал на улицу народ проводить соседей и пожелать им счастливого пути. Мария с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. «Но никаких представлений на людях!» – приказала она себе, тяжело опираясь на крепкую руку Эдуардо.

– Adios, мамочка! Приезжай в Барселону посмотреть, как я танцую! Я люблю тебя! – крикнула Лусия, когда повозка уже отъехала на значительное расстояние.

– Я тебя тоже люблю, голубка моя! – прокричала в ответ Мария, а потом махала рукой до тех пор, пока повозка не превратилась в крохотную точку, едва заметную на горизонте.

– С тобой все в порядке, мама? – спросил у Марии Эдуардо, когда они снова вошли в дом. – Может, пойдем вместе со мной? Побудешь какое-то время с бабушкой. Понимаю, как тебе сейчас трудно.

– Они обязательно вернутся. – Мария с трудом выговаривала каждое слово. – Я желаю им самого большого успеха. Они его заслуживают.

– Тогда я пошел. Мне пора на работу. Карлоса я беру с собой. Посмотрим, на что он годен. Сможет ли из куска металла выковать хотя бы сковородку или кастрюлю.

Мария глянула на среднего сына, с понуро опущенной головой стоявшего рядом. Мальчишки ушли, а она подумала с некоторым облегчением в душе, что лучше уж пусть лупит кувалдой по куску жести, чем дерется на кулаках бог знает с кем.

– Вот я и осталась одна, – тихо обронила она. – И что же мне теперь делать? – Она обвела растерянным взглядом свою пещеру. И хотя она понимала, что впереди ее ждет еще много таких же вот унылых и одиноких дней, без мужа, без детей, но сегодняшний день все же был особенным. Ведь впервые ночью не лягут в свои постели целых три члена ее семьи.

Но есть и хорошая новость, тут же постаралась Мария подбодрить себя. Кто знает, а вдруг Лусия и Хозе действительно заработают много денег, и тогда они переберутся в Барселону всей семьей, хотя для этого и придется бросить свой родной дом. Другого у Марии ведь никогда не было. Впрочем, вполне возможно, всем им нужно начать все сначала.

* * *

– Ума не приложу, как у тебя хватит смелости показаться на людях, Мария, – попеняла ей Паола, когда в пятницу Мария собралась идти в Гранаду, чтобы навестить в тюрьме Филипе. – Твой сын опозорил обе наши семьи. Остается лишь надеяться, что клиенты твоего отца из числа payos не в курсе, что мальчишка приходится ему внуком. Иначе они тут же прекратят с ним всякие дела.

– Мне жаль, мама, что так получилось, – тяжело вздохнула в ответ Мария. – Но что случилось, то случилось. Надо как-то выбираться из всего этого.

Центральные улицы Гранады в этот ранний утренний час были уже запружены народом, спешащим на рынок. Мария и Эдуардо с трудом пробирались между бесчисленными повозками, груженными фигами, лимонами, апельсинами. Их сладковато-терпкий запах витал в пыльном воздухе. Добравшись до места, мать и сын пристроились в самый конец длиннющей очереди, извивающейся по направлению к тюремным воротам. Солнце нещадно палило, но они терпеливо ждали, когда их наконец пропустят в помещение для свиданий.

Наконец им разрешили войти, и они очутились в мрачной, сырой и холодной комнате, разительно контрастировавшей с тем пеклом, что царило на улице. Сильно воняло нечистотами и потом от десятков немытых тел. Мария даже вынуждена была прикрыть нос чистым носовым платком. Охранник повел их куда-то наверх по бесконечным ступенькам, освещая себе дорогу свечой.

– Такое чувство, что всех несчастных осужденных схоронили заживо в этом подземелье, – прошептала Мария сыну, когда они вошли в длинный узкий коридор. Пол под ногами был влажным и сильно вонял нечистотами.

– Ваш сын здесь, – сказал им охранник, указывая пальцем на большую камеру. За железными прутьями решетки копошилась огромная масса человеческих тел: люди сидели, стояли, лежали, используя каждую пядь свободного пространства.

– Филипе! – крикнула Мария. Несколько человек подняли головы в ее сторону и тут же снова отвели взгляды.

– Филипе! Ты здесь?

Прошло какое-то время, прежде чем мальчишка сумел пробиться сквозь эту толчею. Наконец она смогла ухватить его за ручонки, протянутые между прутьями решетки, и тут же расплакалась.

– Как ты здесь, hermano, братишка? – спросил у Фелипе Эдуардо срывающимся от волнения голосом.

– Я в порядке, – ответил Филипе, хотя по его внешнему виду этого было сказать нельзя. Лицо бледное, словно серое полотно, длинные черные кудри острижены наголо и кое-как, на голом черепе после такой небрежной стрижки множество шрамов и порезов. – Мамочка, не плачь. Я здесь пробуду всего лишь месяц. Как-нибудь вытерплю. – У Филипе затряслись губы. – Прости меня, мама. Я сам не знал, что делаю. Не понимал! Такой дурак! Наверное, ты готова вонзить мне нож в сердце за то, что я опозорил свою семью.