Сестрины колокола

– Да ты серьезно ли? Ты же столько всего успел.

– Как-то все навалилось. Никто не может заставить меня продолжать нести пасторское служение. Что бы я ни делал, какие бы благие намерения ни имел, все оборачивается во зло.

– Ты для нашего села самый лучший пастор. Крут немного, но люди ожидают, что у пастора должен быть характер.

– Возможно, из меня вышел бы неплохой учитель.

– Здесь, в Бутангене?

Он покачал головой:

– Где-нибудь далеко отсюда. Может быть, в Америке. Говорят, в Бруклине есть норвежцы. Много.

Астрид рассказала о письме от Микельсена и о том видении, которое посетило ее у Фрамстадской Бабки.

– Если что, – сказала она, – если случится худшее, ты должен прийти и крестить их у меня в животе.

Он кивнул:

– Тогда мне нужно знать имена.

– Йеганс и Эдгар.

– Хорошо, но почему именно эти?

– Герхард хотел Эдгара. У него вроде был такой знакомый.

Кай Швейгорд не спросил, придумали ли они женские имена. Сказал только:

– А Йеганс – это кто-нибудь из Хекне?

– Нет. Или да. Он уже давно умер. Он попал в нашу семью совсем маленьким с одного хутора в Довре. У его матери не было возможности его растить. Он взял фамилию Хекне и стал умелым зверобоем и охотником. Это у него я научилась разбираться в звериных когтях и шкурах.

Кай Швейгорд повторил имена и пообещал не забыть их.

– Первым родится Йеганс, – произнесла Астрид. – Он лежит внизу, и он очень беспокойный. Эдгар толкается редко, зато сильнее. Я хочу, чтобы ты крестил каждого из них его именем, даже если они срослись и если я отдам Богу душу.

Они смотрели в разные стороны. Помолчав, Астрид сказала, что ей пора возвращаться.

– Еще только одно… – Кай Швейгорд приблизился к ней. – Если бы все сложилось иначе и если бы герр Шёнауэр не утонул в озере, то я мог бы… то я бы хотел…

Она кивком дала ему знак продолжать.

– …то я сложил бы с себя духовный сан и признал отцовство.

Она несколько раз моргнула:

– Но это же неправда.

– Нет. Но и не ложь.

– А так разве можно?

– Можно, когда правды больше, чем неправды.

– Кай, дорогой. Я уже ничего не понимаю. Скажи мне: что же тогда правда?

– А правда то, Астрид, что я… что я… – Он кашлянул, опустив глаза.

– Не можешь решиться выговорить это?

– Нет, не могу, – сказал он, покачав головой. – Но я купил кольцо. Настоящее. Еще в начале лета.

На этот раз уже она не смогла поднять на него глаза. За стенами церкви завывал ветер, налетевший с озера; казалось, это к ним пытается прорваться здравый смысл.

Здравый смысл подсказывал, что вряд ли ей суждено выбирать среди множества поклонников. Что нужно хвататься за предложение, которое сможет гарантировать ее детям достаток. Что нужно вновь вызвать к жизни влюбленность в Кая Швейгорда, молодого пастора, когда-то с двумя чемоданами соскочившего с повозки.

Она хотела спросить, думал ли он о чем-то подобном, когда сделал все возможное, чтобы обвенчать ее с Герхардом. Не подталкивала ли его подспудно мысль, что пастору негоже брать в жены девицу, нагулявшую двоих, но что жениться на вдове он может?

Но он, конечно, достаточно настрадался, и она ничего этого не сказала.

– Кай. Мне скоро родить. Я смогу разобраться в своих чувствах, только когда дети появятся на свет. Не будем торопить события. – Рукой в варежке она провела большим пальцем по бороздкам колечка. – Я вышла замуж за умирающего. Если при родах что-нибудь случится, с мертвой женщиной обвенчаться ты не сможешь. Но кое-что я тебе расскажу про обручальные кольца.

– Что же?

– На безымянном пальце женщины хватит места для двух колец.

Они пошли дальше по проходу между скамьями, но он не подал ей руки, чтобы она могла опереться на нее. Подойдя к паперти, он остановил ее и сказал:

– Я хочу знать, простишь ли ты меня. Сможешь ли ты простить меня?

Сняв варежки, она схватила его руки в свои:

– Ты это заметишь. Это я могу тебе обещать, Кай Швейгорд. Если я тебя прощу, ты не сможешь не заметить этого, правда.

Отзвук старой бронзы

Февраль сменился мартом, и Астрид стало тяжело ходить. Младших детей предупредили, чтобы они не обсуждали ее положение, и если она вступала в разговор, все сразу замолкали. Беспокойство овладевало ею задолго до отхода ко сну, не отпускало в ночные часы и пробуждалось до рассвета. Она тревожилась о том, где же рожать.

О том, что ее ждет после родов.

О своем ответе Каю Швейгорду.

О молве, которая только что не влетала в окно.

Судьба вцепилась в нее мертвой хваткой, словно все давно было предрешено. Астрид не так страшило то, что ее жизнь может закончиться, сколько то, как это происходит: действительно ли все кончается, когда кончается жизнь, или ты попадешь в другое место, откуда будешь наблюдать за тем, как растут твои дети? Как бы ей хотелось, чтобы дед был жив или чтобы кто-нибудь из стариков не был занят по хозяйству, а посидел рядом с ней на постели.

Дом проснулся. Открывались и закрывались двери, приносили дрова и воду. Астрид сидела, прислушиваясь к привычным звукам: шороху мышей в стенах, лаю дворовой собаки. Она дождалась, пока все не позавтракают и не уйдут, а потом подошла к отцу.

– Отвези меня к уездному лекарю, – попросила она.

– К доктору?