Сестрины колокола

Кай Швейгорд так и не попросил прощения за богохульство у тела Астрид Хекне. Он не стал ни главой епархии, ни епископом и отклонял все предложения о продвижении по службе. Зато он стал лучшим приходским священником из всех, что служили в Бутангене. Всю неделю напролет он трудился с восхода до заката, и редко случалось, чтобы сельчане, проходя поздно ночью мимо церковной усадьбы, не увидели света в кабинете пастора. Службы, подготовку к конфирмации, похороны и венчания он проводил в сдержанной и бесстрастной манере, скорее как управляющий, чем как проповедник. Все, что касалось жизни Бутангена, он отражал в церковных книгах строчку за строчкой. Из чернильницы он черпал и слова скорби, и слова радости; с его пера на бумагу переходили рождения, венчания и уход в мир иной. В Боге он все в большей степени видел ненавязчивого работодателя, с которым у него заключено двустороннее соглашение о том, чтобы он жил долго и продолжал служение без вмешательства со стороны. С Господом они сошлись в решении, что снова переговорят через сорок лет, и Швейгорд обещал испросить у Господа прощения, если окажется, что в смерти Астрид Хекне имелся смысл.

Следующим летом он заказал у двух плотников гребную лодку из крепкой еловой древесины, обшитую внакрой. Ее спустили в озеро Лёснес. Сельчане стали величать ее просто пасторской лодкой, и она стояла там с веслами наготове, причем Кай был уверен, что никто не воспользуется ею без спроса.

Он начал в одиночку ловить рыбу дорожкой, надолго выходя на своей лодке в озеро. Пребывая на природе, он находил в ней больше знаков единения с человеком, больший смысл, чем очерчено в Библии.

Деятельностью школьного учителя он остался недоволен, поэтому сам основал воскресную школу, в которой к Библии почти не обращались. Он учил детей правописанию, мировой истории, географии и иностранным языкам, а если его спрашивали, зачем он это делает, то отвечал, что, когда Бутанген станет частью большого мира, вполне возможно, что языком этого мира для него будет немецкий или английский.

Он тщательно отслеживал рождение мальчиков, чтобы узнать, не подрастают ли где-то сплошняки, но больше пяти подряд ни разу не родились, а после пятого на свет появилась девочка. Однажды летом он прослышал, что на другом берегу озера Лёснес поставили палатку шестеро молодых людей из инженерного училища в Германии; они на несколько дней одолжили лодку для рыбалки, но люди видели, что они ищут лотом что-то на глубине. Швейгорд переплыл озеро, собираясь побеседовать с ними, но палатки уже не обнаружил, а на следующее лето чужаки не появились.

* * *

Йеганс Хекне пошел шести месяцев отроду. И уже не останавливался. Шел и шел вперед, не разбирая дороги, словно искал кого-то, и было ему невдомек, что сам он таким образом отдалялся от других людей. Его часто находили в зарослях карликовых берез на склонах выше хутора Хекне. Иногда он взбирался на каменную изгородь, шедшую вдоль самого края обрыва, и, бывало, у Эморта уходило столько времени на поиски мальчугана, что он не успевал выполнить свою работу на хуторе.

Кормилицу через два дня отослали домой; Кай Швейгорд заплатил ей как за целый месяц и обещал помогать деньгами, сколько потребуется. Больше он ничего сделать не мог, ведь по закону опекать ребенка должна была семья Хекне. По большей части за Йегансом ходила приживалка, которую взяли на место Клары Миттинг. Вскармливали малыша парным козьим молоком. Поначалу женщина окунала тряпочку в молоко, а потом выжимала ее в рот младенцу; позже он научился сам сосать лоскут. Довольно скоро он стал сам, сидя на полу, обмакивать тряпочку в молоко. Эморт хотел брать молоко от одной и той же козы, пока ребенок не сможет есть прикорм, но, почему у него возникло такое желание, объяснить не мог; сам же он был так завален работой, что ему не удавалось проследить, молоко которой из коз давали мальчику.

Когда Йеганс подрос, приживалка перестала с ним справляться; своей необузданностью он напоминал Астрид. Когда ему исполнилось два года, его отправили к Адольфу и Ингеборге в Халлфарелиа, за что им платили половиной туши свиньи два раза в год, давали шерсть на вязание одежды да еще деньги на одну пару обуви раз в два года.

В день, когда мальчугану исполнилось три, в Халлфарелиа постучался Кай Швейгорд. Открыв пастору, хозяева увидели, что он принес небольшой чемоданчик, продолговатый кожаный футляр и старую холстинную сумку. Кивнув Адольфу с Ингеборге, пастор попросил оставить его с ребенком наедине. Уходя, он забрал с собой и всю свою поклажу, но рассказал, что вещи, принадлежавшие отцу и матери малыша, будут храниться в пасторской усадьбе до тех пор, пока он не подрастет.

У Адольфа была старая лайка по кличке Пелька, и она повсюду следовала за Йегансом. Следующей зимой Адольф смастерил для мальчика пару лыж. Сделал он их по старинке: длинную лыжу, чтобы скользить, и короткую, чтобы отталкиваться. Эту вторую, которую он называл «друголыжа», он обернул в оленью шкуру ворсом наоборот.