Сестрины колокола

Кай плакал тихо, без всхлипов. Подойдя ближе, взял ее руку в свою, посмотрел на ее лицо и подумал, что живой она выглядела иначе. Казалось, она спит и видит сон, и он подумал, что вот если бы им довелось жить вместе, он бы проснулся как-нибудь ночью, может быть, уже этим летом – лета ждать недолго, – и лежал бы, опершись головой на руку, и смотрел бы на нее такую в постели. А наутро она рассказала бы ему, что ей снилось. Но она заснула навсегда и навсегда останется для него такой, а ему придется состариться без нее.

На ее другой руке поблескивало кольцо, которым с ней обручился Герхард Шёнауэр. Кай обошел вокруг ложа и достал из кармана латунную шкатулочку с кольцом. Но приподняв ее безымянный палец, не смог заставить себя сделать это.

Убрал золотое кольцо в шкатулочку, сложил ей руки на груди, погладил по волосам, наклонился и поцеловал ее в губы.

Всю дорогу сюда он молился за нее, неизменно со сложенными для молитвы руками, за исключением тех участков дороги, когда на ухабах трясло так сильно, что приходилось держаться. Теперь он снова собрался сложить ладони для молитвы, но пальцы не хотели распрямляться, они складывались в кулак. Кай Швейгорд отошел к ножному концу ложа и поднял глаза к зарешеченному подвальному оконцу. Сквозь тусклое стекло едва проглядывала полоска неба между домами напротив, и к этой полоске неба он обратился, сказав:

– Ты думаешь, Ты так велик. Велик и всесилен. И все же приносишь нам только горе. Ничего, кроме горя.

Он попытался сорвать с шеи колоратку. Всю дорогу он не снимал воротничок, потому что он придавал вес его словам, когда он просил людей поторопиться. Но сейчас у него так дрожали руки, что он никак не мог подцепить его, а потом дернул так, что пуговица отлетела в сторону. Он швырнул колоратку на пол, припечатал ее ногой и снова обратил взгляд к небу:

– Не надо было забирать такого чудесного человека. Не надо.

Весом всего тела он навалился на ногу, припечатав колоратку к полу.

– Эта твоя Библия… Там одни несчастные. Все в поисках смысла. Слепые глупцы, которых мы обязаны чтить. Потому что они во всем слушаются Тебя. Муравьи да мушки, вот кто мы такие, муравьи да мушки, зажатые в твоих пальцах.

Позади него отворилась дверь, в нее заглянула санитарка. Он рывком обернулся к ней, и она поторопилась скрыться.

Он снова посмотрел в крохотное оконце и произнес:

– За Тобой ничего не стоит. Я не буду спрашивать, слышишь ли Ты меня, потому что Ты не существуешь! А я-то строил эту церковь во имя Твое. Пусть стоит. Но только потому, что крыша без дыр стоит дороже креста.

Подойдя к Астрид, он погладил ее по щеке. Потом опустил глаза. Пол здесь намывали с хлоркой, и доски так пересохли, что его слезы оставляли на них маленькие блестящие метки.

Вошли две женщины, и одна из них сказала, что ему пора уходить.

* * *

Йеганс унаследовал губы своей матери, но глаза и подбородок отца. Он лежал в палате с шестью другими новорожденными, а на ленточке, обвязанной вокруг запястья, было написано его имя. У него были темные, слегка вьющиеся волосы, как у Астрид, и он все время подтягивал коленочки под себя, а потом толкался ножками. Когда Кай Швейгорд склонился к мальчику, тот встретил его взгляд и не отвел глаза, и они долго смотрели друг на друга. Кай осторожно протянул Йегансу палец, и малыш ухватился за него кулачком. Пальчики у него были тоненькие, как тесемочки, но сжали палец Кая крепко. Малыш был одет в мягкую вязаную кофточку на трех пуговках и широкие шароварчики на резинке, и Кай узнал цвета пряжи, которая мелькала на спицах у Астрид.

Он покашлял, пытаясь избавиться от кома, мешавшего ему говорить, но ком так и остался у него в горле, из-за чего голос прозвучал странно, когда он, оглядев детей в других кроватках, спросил:

– А кто из них второй?

– Какой второй? – спросила санитарка.

– Разве она не двух родила?

Та покачала головой:

– Я заступила вчера вечером, и мне только про этого ребенка говорили.

Кай Швейгорд снова откашлялся, чтобы голос не дрожал, но заметил, что санитарка и не ждет, что у него это получится.

– Она была уверена, что родит двойню, – сказал он.

Санитарка бросила взгляд на стенные часы, показывавшие половину второго ночи. Каю разрешили побыть с Йегансом еще немножко, но вскоре санитарка сказала, чтобы он подождал ее в коридоре, а сама ушла куда-то. Довольно скоро она возвратилась и тогда уже смогла рассказать больше.

– Родила-то двойню, – сказала она. – Но роды растянулись на трое суток, и когда она наконец родила, всех отпустили домой отдохнуть. Сначала один врач пришел, потом еще два. Им тут пришлось… много поработать. Должно быть, последний слабеньким родился. Она потом еще жила, но позже у нее снова открылось кровотечение. Этот ребенок вышел первым, вот он-то и выжил.

Кай Швейгорд спросил, крестили ли второго ребенка, прежде чем он умер.

– Да. Конечно. – Она переминалась с ноги на ногу и не хотела говорить, где теперь находится тельце.

– А вторая кофточка куда делась? – спросил Кай. – У нее было с собой два набора детской одежды.

– Вот уж не знаю. Наверное, отдали тем, у кого не было.