Сестрины колокола

Готовая картина не походила ни на что из мира дневного света. Она словно прорвалась из глубин души, из тех дебрей, где гнездится страх, пугающая, как внезапно пропавший нож. Но она не была творением безумца, напротив, в ней всего было в меру, она была хороша. Заканчивая очередную работу, он нередко чувствовал, как по спине бегут мурашки, но на этот раз дрожь била его так же долго, как когда он увидел возле омута Астрид.

* * *

На следующее утро Герхард Шёнауэр затосковал по дому. Прочь из Бутангена, прочь из Дрездена; домой, в большую двухэтажную квартиру над нотной лавкой фрау Хенкель, уютно скрытую за городскими стенами Мемеля; домой, к утренним ароматам из кондитерской через улицу господина Манлихера с сыновьями; домой, к ветру с Балтики, доносившему запахи сладкой выпечки до его окна; домой, в его детскую комнату с фаберовскими карандашами и альбомами для рисования.

Герхард сел в постели и посмотрел на еще не высохшую картину. Его вдруг потянуло рассказать ей, Астрид, о своем доме. O своем родном городе Мемеле, oб отце, артиллерийском офицере берегового форта, o своей матери Ленке, литовке по происхождению, o братьях Винфриде и Матиасе, новоиспеченных офицерах. Сам он был малопригоден для военного дела. Ребенком он просиживал дни напролет над бумагой с карандашом в руке. Друзей было мало, поощряла его увлечение только мать. Оловянных солдатиков, которые капитан Шёнауэр закупал для сыновей в большом количестве, Герхард крутил в пальцах, не представляя, что с ними делать. Каждый год отец килограммами притаскивал домой игрушечные пушки и кораблики, их модели, следил за нововведениями в армиях и флотах разных стран Европы и стремился в миниатюре воспроизвести гонку вооружений дома.

Отец и два старших сына ползали по полу гостиной с мерной лентой, воссоздавая знаменитые сражения. Четко соблюдая последовательность событий, кавалерия, артиллерия и пехота перемещались ровно так, как это происходило в Ватерлоо и Мекленбурге, а чтобы воссоздать особенности рельефа местности, они умыкали книги из библиотеки матери: Мекленбургскую возвышенность образовал уложенный на полу популярный атлас мира Андре, рядом с которым умостились другие печатные издания, каждое последующее чуть тоньше предыдущего. Романы служили для заполнения пустот, а более тонкие отличия в рельефе местности обозначались при помощи сборников стихов или неразрезанных фолиантов, наконец-то пригодившихся хотя бы для этого. Оглушительные пушечные канонады раздавались и с Библии, и с первого издания эпилога Гёте к «Колоколу» Шиллера, а обращенных в бегство французских офицеров добивали саблями или захватывали в плен на «Германе и Доротее» того же автора.

Сотни оловянных солдатиков бились в гостиной, а отец и двое сыновей имитировали глухие пушечные выстрелы горловыми выкриками и размахиванием рук, но вершиной всего этого – или, с точки зрения Герхарда, низшей точкой – явилась покупка отцом маленького жестяного свистка: сидя под столом, он при помощи этого свистка пытался воспроизвести сигнал побудки австрийских войск.

Герхард же в это время корпел над своими рисунками, а позже над холстами.

Отец и сын смирились с тем, что им друг друга не понять; но как-то раз Герхард уселся на пол рядом с солдатиками и нарисовал картину, изображающую битву при Меце.

Отец, не интересовавшийся увлечением младшего сына, был удивлен.

Весьма удивлен.

Избранный ракурс – со стороны линии обороны противника – был единственным, с которого можно было писать исполненные решимости лица атакующих пруссаков, и кроме того, понимал капитан Шёнауэр, эта перспектива щадила чувства зрителя, которому не видно было крови, лившейся на поле битвы позади нападающих: картина показывала линию фронта, решающее мгновение битвы.

Мальчик создал небольшой шедевр. И – в той форме, в какой капитан Шёнауэр был в состоянии его оценить. Шлемы и пики воинов имели верные пропорции, никаких ляпов при изображении знаков отличия офицеров, и делали они на картине то, что и должны делать офицеры. Ребенок ничего не напутал с оружием: рукоять затвора на винтовке Дрейзе с той стороны, с какой надо; штыки нужной длины. Пусть не все удалось со светотенью, с перспективой и анатомией, но для капитана Шёнауэра главным было то, что художник отразил непоколебимый боевой дух пруссаков, в полной мере свойственный и самому капитану, и их благородную уверенность в том, что аморально целиться в людей, выступивших вперед из боевой цепи, в особенности в офицеров. Этот неписаный кодекс поведения в бою не был установлен раз и навсегда, но Герхард каким-то образом сумел донести его смысл до зрителя посредством осторожного использования художественной вольности – эта мораль читалась на лицах пруссаков, идущих в атаку на объединенные силы врага.