Сестрины колокола

Отец крутил усы, потому что видел: картины сына, если он будет рисовать их увереннее и больше размером, могут иметь определенную материальную ценность. Позже Герхард узнал, что как раз батальные сцены, в особенности изображения исторических сражений, являются самым популярным жанром искусства во всей Восточной Пруссии.

Гостиную, где прислуге не позволяли вытирать пыль годами, переоборудовали для других битв: там Герхард рисовал композиции, выстроенные отцом. Эти картины продавали товарищам-офицерам, офицерским собраниям с большими трапезными – да, пожалуй, всем, у кого в интерьер вписалась бы довольно большая картина с изображением батальной сцены; а практически все приличные семьи в Восточной Пруссии и в ее столице Кёнигсберге могли похвастаться именно такими интерьерами. Но через пару лет торговля забуксовала. Рынок, существовавший потому, что картины продавались недорого, и потому, что писал их сын капитана Шёнауэра, насытился. Лошади, строго говоря, слишком уж походили на ослов, а кавалеристы, изображенные им в седлах лошадей, с саблями, занесенными над головой, чтобы косить французов, выглядели несколько неестественными и неподвижными, словно их скрюченными приклеили к седлу. Талант Герхарда нужно было развивать, и когда ему исполнилось восемнадцать лет, он отправился сдавать вступительный экзамен туда, где можно было получить лучшее художественное образование во всей объединенной Германии, – в Дрезден, где учебные программы предлагали такой широкий спектр дисциплин, что интерес к баталистике он вскоре утратил, увлекшись архитектурой и орнаменталистикой.

Это была его стихия.

Это была его молодость.

Но здесь, в этой глуши, в Норвегии, всего этого никто не знал, и получалось, будто всего этого и не было, поскольку некому было выслушать его, ведь по-немецки говорил один пастор, которого интересовали только события в мире.

Оставалась лишь Астрид Хекне, и он знал, что завтра непременно отправится к тому омуту, в надежде, что и она там будет.

«Почему я так хочу этого? – спросил он себя. – Почему мне так важно, чтобы эта норвежская девушка узнала, каков я на самом деле?»

Свою печаль, свое томление и беспокойство, затаенную потребность тела обнять кого-то, найти человека, который поймет и примет, который проявит интерес, – все это он восполнял, рисуя Астрид вновь и вновь; он словно переселил ее к себе, в этот тесный бревенчатый домишко.

Заснул Герхард с альбомом под боком; ее портрет и во сне не оставлял его, представая в видениях, где она лежала с ним рядом. И он знал, что чем больше он ее рисует, тем опаснее она становится.

Клянусь на Майеровском «компаньоне»

Астрид видела, что форель вот-вот сорвется с крючка, и, когда Герхард потянул удочку на себя и опустился на колени, чтобы отцепить добычу, рыбка отцепилась сама и принялась скакать по камням у кромки воды. До желанной свободы не хватало лишь одного удара хвостом, какой-то секунды, чтобы нырнуть в воду. Тогда Астрид бросилась за ней, запустила пальцы под жабры, вытащила рыбину и сломала ей хребет. По рукам Астрид стекала рыбья кровь. Она обменялась взглядом с Герхардом.

Подойдя к еще не растаявшему сугробу, Астрид сунула пальцы в рыхлый снег и терла их, пока они не покраснели и не заныли. Потом потрясла кистями в воздухе и обсушила их о сермяжную юбку, сняла с себя платок и повязала его поаккуратнее. Пока она стояла с непокрытой головой, Шёнауэр откровенно не сводил глаз с ее волос. Когда руки высохли, Астрид присела на камень, взяла в руки эскизник Герхарда и принялась разглядывать рисунки.

Ее домашние сейчас отдыхали после полуденного перекуса, а она поторопилась улизнуть с хутора, стараясь, чтобы ее не заметили. Перебрав несколько рисунков, она добралась до того, где была изображена церковь, и спросила Герхарда, что более ценно, колокола или портал. Покачав головой, он ответил, что сравнивать их невозможно.

– Но я знаю, какова стоимость портала, – добавил он.

– Ну?

– Пришло письмо от тех людей, что отправили меня сюда. Они требуют снизить плату до трехсот крон. Когда я рассказал об этом пастору, он пришел в отчаяние.

Астрид отложила эскизник в сторону.

– Пастор ошибается, – сказала она. – Портал не сожгли.

Герхард Шёнауэр бросил удочку и забегал по берегу, размахивая руками:

– Ты говорить, я полагаю… – Тут он перешел на немецкий, потом снова заговорил по-норвежски. – Портал не сгорел? Он существует? Цел и невредим? Где он?

– Я его видела. Он не поврежден. Его использовали как дверь одного небольшого здания.

Герхард Шёнауэр продолжал бегать кругами и выкрикивать, мешая немецкие и норвежские слова:

– Ты его видела? Ты видела его? Но чего хочет… у кого он сейчас?

– Это место на земле, принадлежащей нашей семье.

Он остановился как вкопанный:

– И ты это знала все время? Но что ты хочешь, какую цену?

– Обещание.

– Обещание денег?

– Нет. Обещание, что ты не будешь смотреть на металл церковных колоколов. Никогда.

– И это все? – Он нахмурился и криво улыбнулся.

Она молча встала.

– Невероятно, – сказал он. – Ты не шутишь? Портал правда существует?