Сестрины колокола

Она кивнула, предоставив тишине подтвердить сказанное.

– Тогда я должен знать, почему нельзя разглядывать колокола, – потребовал объяснений он.

– Потому что так гласит предание. Если неженатый мужчина увидит непокрытыми Сестрины колокола, он умрет.

– Умрет?

– Дa. Умрет.

– Но ведь невозможно разобрать церковь и не увидеть колоколов! И я не могу лгать тем, кто меня сюда отправил. Я должен забрать колокола.

– Зачем же лгать? Церковные колокола будут доставлены в Дрезден. Старинные церковные колокола. Будут ждать погрузки на сани, а с приходом зимы – отправки. Просто нужно сделать все правильно. Как требует предание.

– Это как же?

– Если потребуется Сестрины колокола переместить, надо, чтобы незамужняя женщина из Хекне обернула их в холст. Когда их опустят на землю, следует вокруг каждого сколотить деревянный ящик, а из ящиков можно будет достать колокола, только когда они снова окажутся в церкви. И когда их поднимут на колокольню в Германии, вы должны найти там незамужнюю женщину, чтобы она сняла холст, в который они обернуты, а уходя, закрыла за собой люк на колокольню.

Он наморщил лоб.

– А если мужчина все же увидит колокола, – спросил Герхард Шёнауэр, – от чего он умрет?

– От удара и болезни. Медленно. За несколько недель. Страшно исхудав.

– Ясно, ясно.

– Думаешь, я шучу? Я говорю это не для того, чтобы напугать тебя. А чтобы тебя спасти.

– Но… я не решаю таких вопросов, меня прислал профессор по фамилии Ульбрихт, я должен спросить его!

Она опять сжала губы и покачала головой. Он разобрал удочку, осторожно сложил ее части в футляр и, хотя леска была уже почти смотана, покрутил рукоятку катушки, прислушиваясь к ее дробному пощелкиванию.

Леска скрылась в катушке.

– В любом случае сначала я должен увидеть портал.

– Скоро увидишь, – пообещала Астрид. – Я приду за тобой, когда все будет готово.

Он кивнул, собираясь с мыслями:

– Ладно, пусть будет так.

– Пусть будет так? Ты должен обещать, что так будет!

Его веселый и легкий настрой мгновенно испарился. Взгляд заметался, задергались пальцы. И это продолжалось довольно долго, а когда он вновь посмотрел на Астрид, это был уже другой человек.

– Обещаю тебе, что я никогда не буду смотреть на церковные колокола. Была бы у меня Библия, я поклялся бы на ней. Но на рыбалку я Библию не брал.

– Тогда на этой поклянись, – сказала Астрид Хекне. Он удивленно распахнул глаза, но потом кивнул.

– Почему нет? – сказал он. – Почему бы и нет. – Книга, которую она ему протягивала, была небольшого формата, и они невольно коснулись друг друга пальцами. – Клянусь на «Майеровском словаре-компаньоне в поездке и дома», что никогда не увижу металла Сестриных колоколов. Клянусь нашей с тобой дружбой. Дружбой между Германией и Норвегией.

* * *

Астрид поспешила домой. Еще сильнее взбудораженная, сильнее испуганная. Он согласился. Немец и вправду согласился. Но не с бухты-барахты. До конца ли он честен? А еще ведь есть Швейгорд, ох! Весь день накануне она работала на хуторе как одержимая, только чтобы не вспоминать об этом дурацком поцелуе. Это как-то само по себе произошло; она была так обрадована, что все у нее получилось, что все давно копившееся в ней внезапно вспыхнуло ярким светом. Пастор застыл как вкопанный; от него так и повеяло холодом, а на стене висел Иисус и все это видел, а может, уже определил наказание.

Астрид прибавила шагу.

Возле Рёвлингена она нагнала двух подростков со стадом коз. Они остановились было поболтать, но она, извинившись, проскочила мимо, сказав, что торопится.

Они стояли и смотрели ей вслед.

А куда торопиться-то? С пустыми руками, без короба с берестой позади, без живности впереди.

«От удара и болезни».

Она придумала это с ходу. И сама удивилась, как правдоподобно, как веско это прозвучало. Будто забытое бутангенское предание.

Сорок лисьих шкур за верную жену

Кай Швейгорд сбросил немало килограммов этой весной, и причина была не только в том, что рождественские припасы старшей горничной иссякли. Сначала растаял подкожный жир, потом сморщилась кожа, обтягивающая тело. Под сутаной заметно проступали лопатки. Швейгорд выглядел старше своих лет: при плохом освещении его лицо казалось синюшным, кожа на руках заскорузла, став похожей на пергамент, а когда он брился, на шее выскакивали пупырышки.