Сестрины колокола

Бросившись на колени, он молил Господа ниспослать ему сил. Да придут лучшие времена, и в помощь этому разум, умеренность и теплая, чистая церковь. «Господь Бог, – молил он, – ниспошли мне понимающую супругу. Дай мне ее. Прошу, дай мне ее».

* * *

На следующий день Кай позволил себе расслабиться, согрев душу трубочным табаком, кофе и «Лиллехаммерским наблюдателем», он пребывал в достаточно хорошем расположении духа, и тут в дверь неуверенно постучали. Посетителем оказался древний старик, живший в крохотном домишке у дороги на горное пастбище. Он рассказал, что в начале зимы, «до Рождества еще», у него умерла жена.

Эти похороны, на следующий день, прошли ужаснее всего. Скукоженный старичок один восседал в первом ряду, а сам Швейгорд с трудом довел службу до конца, так силен был запах. Гроб покрылся пятнами и стал почти невесомым, и церковный служка с помощником поторопились вынести его наружу.

Позже Швейгорд узнал, что муж в тот же день, когда сообщил о смерти жены, побывал в Волебрюа, где продал чуть ли не сорок лисьих шкур, а к пастору завернул уже на обратном пути. Подливая жидкий кофе, старшая горничная Брессум добавила подробностей о том, что в конце зимы происходило в том домишке. Вдовец был заядлым охотником, и с приходом весны запах из сарая привлек лис из окрестных лесов. Каждую ночь они подбирались к строению на расстояние выстрела из древнего охотничьего ружья старика, а до этого ему много лет не удавалось попасть ни в одну. В конце концов лисы стали появляться реже; но только когда отстрелял и освежевал все до одной, он счел, что пора похоронить жену.

Кай Швейгорд поднялся в свою комнату, сорвал с себя рубаху и принялся биться головой о стену. Хотелось дать какой-то выход чувствам, выбросить из головы эту гадость! Если бы он мог хоть на один день отвлечься от всего этого, отправиться в субботу на сеновал, где гуляют хуторяне, ворваться туда, повесить сутану на гвоздик в стене и включиться в веселье: танцевать до упаду, пить из горла, бахвалиться, щипать и щекотать, целоваться, гоготать, пьянеть и глупеть наравне со всеми, не замечая, что замарался. Подпрыгнуть в воздух, щелкнуть пяткой о пятку, приземлиться с громким стуком, показать на сутану пальцем и крикнуть: «Вон он висит, пастор, а я – вот!»

Вот и первая зеленая почка

Мычала корова. Единственная, у которой еще оставались силы мычать. Остальные – тощие, с выступающими мослами, усохшим выменем – пустым взглядом смотрели перед собой. Астрид выпустила из пальцев соски, отодвинула табуретку и поднесла деревянное ведерко к свету. На дне убого бултыхалось на палец молока. Еще две коровы остались недоеными, но они давали так мало, что не стоило и пытаться.

Где-то томится в ожидании Герхард Шёнауэр.

Но коровы ждать не могли. Весна выдалась на редкость голодной, несмотря на то, что в прошлом году собрали неплохой урожай: хуторяне набрали листвы, насобирали мха со скал, накосили травы на самдалских болотах и возили на хутор воз за возом сочное сено. Столько же дал покос на лугах, но теперь сеновал почти совсем опустел, а природа не торопилась просыпаться. Астрид поднялась и пошла к дому.

– Мам. Идем на скотный двор.

Когда дело касалось скота, мать никогда не возражала ей. Зайдя в коровник, положила ладонь корове на спину между лопаток и сжала пальцы. Шкура болталась так, что ее можно было собрать в кулак.

– Кожа да кости, – покачала головой мать.

Астрид показала ей ведро:

– Чуть дно закрывает.

– Вижу. Худо дело.

Астрид с матерью вышли во двор подумать, как быть. Деревья стояли голые, пашни и поля блекло отсвечивали желтовато-коричневым. Так было на всех хуторах, больших ли, маленьких ли. Почва наконец оттаяла, но воздух оставался сырым и холодным, с ночными заморозками и частыми снегопадами, пусть и несильными. В прошлом году к этому времени коров давно уж выпустили на волю, но теперь Астрид не была уверена, что они в состоянии выйти из коровника. Скорее всего, придется поддерживать их с обоих боков. Пару недель назад на хуторе прибегли к последнему средству – начали подкармливать коров лошадиным навозом: желудок лошади не успевает переварить весь корм и хороший овес может пройти через пищеварительную систему и выйти целиком. Но теперь и навозную кучу подъели. Да не так велика была и куча: мелкие арендаторы, отправляясь по домам, не забывали прихватить с собой навоза. Больше всего его оставалось в начале крутых подъемов, где груженым лошадям приходилось тяжело; они останавливались там, чтобы облегчиться, там же наклонялись за навозом и бедняки. Теперь же, весной, пришлось и хуторским детишкам покланяться навозу. Накормить скот в голодное время – искусство, и этим искусством они владели.