Он наклонился, пролез, скорчившись, в овчарню, а выпрямился уже в деревянной мачтовой церкви. В этой же самой церкви, какой она была, когда ее только что построили. Недавно вырубленные сосновые стены сияют белизной. Дерево пахнет смолой и свежей живицей; на полу лежат скобель и плотничий топор, работников не видно, но слышны их голоса – должно быть, люди вышли передохнуть. Крыша еще не настелена, и через планки каркаса светит солнце. Он осторожно пошел дальше, разглядел Андреевские кресты; увидел, как они крепятся к грубым столбам, установленным на полу; посмотрел на галерею и понял, что строители, видимо, работают тут уже два года, а всего такая постройка занимает четыре.
Его перемещение не было физическим: это был полет сквозь столетия, пронзавший годовые кольца прошлого, открывавший миражи забытых событий. Он стоял в бутангенской деревянной церкви, но семью столетиями раньше. Инструментов в распоряжении строителей было немного. Рядом с киянкой лежали вручную вытесанные из твердой древесины длинные гвозди. Остро наточенные топоры и скобели из грубо кованного черного железа. Он очутился в том временном срезе, когда еще не слагали саг, задолго до того, как следы, оставляемые работой ремесленников, сократились до длинной стружки и грубых опилок. И тут послышались тяжелые удары времени, все смешалось в полнейшем беспорядке, и в ночной тишине проследовала процессия с фонарями, танцующими в руках.
Он очнулся.
Поднялся и всмотрелся в арочные фермы в форме подков, связывающие несущие столбы. Понял, каким образом создается впечатление, что пространство внутри церкви кажется вытянутым в длину, – дело в том, что расстояние от столба до столба вдвое больше у продольных стен, чем у поперечных. Понял, отчего перекрестья трифориев не столько поддерживают, сколько вздымают.
Запах смолы мгновенно обрел притягательность; даже поскрипывание половиц зазвучало по-домашнему приветливо.
Он схватил карандаш и накидал набросок. Впервые за долгое время он с довольным видом кивнул, оценивая свою работу. Рисунок был точен в пропорциях, технически выверен и в то же время отражал тусклое освещение внутри здания. Герхард осмотрелся. Его больше не пугали вздохи, доносившиеся с лестничных пролетов, движущиеся в полутьме тени. Он словно готовился переместить здание вместе со спавшими в нем людьми. Это мироощущение отразилось и в рисунках, сделанных им в этот день, вдохнув в них душу. У Герхарда получились не бесстрастные технические иллюстрации – штриховкой и растушевкой он сумел передать все зыбкое и неуловимое очарование этого сооружения.
К исходу дня его стали одолевать мысли об Астрид. Он пытался отогнать одну за другой возникавшие у него идеи, призывая на помощь разум, ведь он же уедет, ему нужно назад, в Дрезден, прочь отсюда, и больше он сюда не вернется. Но сейчас, в этой церкви, дерзкие мысли расцвели с новой силой, видимо, чтобы он понял: они появились не просто так.
Колебания претерпели перерождение в уверенность. В Дрездене его ждали деньги.
Сабинка не ждала.
Когда церковь соберут там, обозначив на табличке имя Герхарда Шёнауэра, архитектурные бюро будут биться за то, чтобы заполучить его к себе. Заработок архитектора обеспечит им существование в Дрездене. И Астрид ведь хочет того же? Она попросила его еще раз нарисовать мост через Эльбу, рядом с освещенным променадом. Рядом с ней он чувствует, как растет сам, это придаст ему решимости, не только при возведении церкви, но и при планировке новых зданий, больших архитектурных проектов. Уже теперь он испытывал потребность создать нечто, что будут помнить не сто, а семьсот лет! Без нее он не художник Герхард Шёнауэр, а лишь копиист Герхард Шёнауэр.
Он должен оставить Сестрины колокола здесь. Но придется взять с собой в Дрезден что-то взамен.
Астрид как представитель легендарного рода должна последовать в Германию вместе с церковью, и, вместе ступив через порог портала, они будут повенчаны во вновь возведенной церкви. Да, и они прошествуют к алтарю – под звон церковных колоколов.
Хитросплетения страстей
Через две недели он подарил ей кольцо и попросил поехать в Дрезден вместе с ним.