Сестрины колокола

– Я вообще не уверен, что это гроб, – сказал Кай Швейгорд, потрогав пальцами деревянные колышки в крышке.

– Ну что, открыть?

Швейгорд и хотел, и не хотел этого. Словно у него в руке оказался стакан с сомнительной жидкостью. Выпрямившись, он сказал:

– Нет. Не будем их тревожить. Может быть, кости просто спокойно лежат там внутри. Давайте их похороним.

– Их?

Кай Швейгорд кивнул:

– Да. Давайте похороним их.

Рабочие не откликнулись. Кто смотрел в небо, кто ковырял землю ногой. Наконец Микельсен прервал молчание:

– Дело к вечеру, господин пастор.

– Да знаю я.

– Я что хочу сказать… Боюсь, придется ведь работать и когда стемнеет. Гробов-то больше оказалось, чем мы думали.

– Если понадобится, я тоже буду копать вместе с вами, – сказал Кай Швейгорд. – Нельзя на ночь оставлять гробы незахороненными.

До самой ночи на церковном пригорке копали и переносили гробы, и в свете масляной лампы Кай Швейгорд бросил горсть земли на крышку последнего… Странный гроб он распорядился опустить в последнюю могилу с краю, но никак не мог решить, правильно поступил или нет.

Рабочие стали вокруг, сняв шапки.

– Давайте споем «Бог есть любовь», – сказал Кай Швейгорд.

Новое поручение

Нет блаженнее тишины, чем в момент после того, как уберутся бергенцы.

Герхард Шёнауэр стоял, глядя на то место, где больше не было церкви. Припекало солнце, и он ходил в фуфайке с засученными рукавами. Березки сплошь покрылись молодыми листочками. На озере Лёснес плавали утки с утятами.

Переложив журнал из руки в руку, он пошел к сараю, где были сложены материалы. У калитки одного земельного участка ему встретились несколько сельчан. Он вежливо кивнул им, они буркнули нечто похожее на «здрассь». Жужжали комары, мухи и пчелы, сам воздух казался густым и сочным. Шёнауэр и не предполагал, что Бутанген может так прогреться, но теперь сообразил, что тепло удерживают склоны долины, образуя нечто вроде котла. Повсюду шла работа, люди сновали с инструментом в руках, лошади тащили по склонам грузы, паслась домашняя скотина, и теперь, согревшись, все как-то успокоились, перестали хмуриться.

Солнце припекало шиферную крышу сарая. Издалека чувствовался запах смолы. Шёнауэр отпер дверь и вошел. Провел ладонью по балке, украшенной тонкой резьбой, внимательно осмотрел более светлый участок в том месте, где она крепилась к другой балке, порылся в памяти, вспоминая, какой код согласно его системе следует этой балке приписать. Материалы сложили с умом: в середине оставили широкий проход, чтобы зимой было удобно аккуратно доставать и грузить на сани то, что потребуется.

В самой глубине виднелись церковные колокола. Два больших и два поменьше. Он замотал пару меньших колоколов в парусину, а к Сестриным колоколам прислонил несколько длинных досок, чтобы казалось, будто там сложено что-то совсем другое, и вышел назад.

Готово.

У другого берега озера Лёснес два мужика в лодке рыбачили на той отмели, где ранней весной он ловил рыбу на мух. Астрид тогда пряталась в кустах, чтобы ее не увидели. Они до последнего так и встречались тайком. Он знал, что сейчас она в горах, на пастбище, но слух о несчастном случае разнесся повсюду, вряд ли он не достиг и ее ушей. Но она, выходит, не считала необходимым спуститься сюда, к нему.

Герхард обернулся и посмотрел наверх. Даже он привык видеть на этом месте церковь, и сейчас ему показалось странным, что ее там нет. Он не был уверен, что в Дрездене она придется ко двору. В последнем письме Ульбрихт сообщал, что уже подобрано место для ее возведения, оно чудесное, там прекрасный сад, где растут и хвойные деревья. Рядом искусственный пруд, названный в честь королевы, и церковь тоже будет называться Карола-кирхе.

Ему стало грустно. В Дрездене мачтовая церковь не сможет быть тем же, чем была здесь. Да и сам он вернется в Германию другим человеком. Что-то будет утрачено, и как ласточке, лишившейся гнезда, ему казалось, что над кладбищем по-прежнему витает нечто невидимое глазу. В тридцати метрах над землей, где раньше возвышалась колокольня, дрожал воздух, будто пытаясь принять четкие очертания.

Астрид.

Его мысли приняли более серьезный оборот. Какая она всегда непредсказуемая, это основной тон в той поразительной смеси красок, в каких она предстает. Что касается его самого, то теперь, когда ему пришлось обходиться без нее так долго, он уверился в том, что его краски без нее выцветут. Засохнут в тюбике.

Несколько недель назад он написал профессору Ульбрихту, что разборка церкви идет наконец согласно задуманному плану, и попросил разрешения воспользоваться частью выделенных на поездку денег, чтобы посетить родителей в Мемеле и вернуться в Норвегию к тому времени, когда пора будет начинать транспортировку. Пусть эти деньги вычтут из причитающегося ему вознаграждения.

Он блефовал. Домой он не собирался: деньги требовались ему, чтобы купить Астрид билет до Дрездена.