Сестры

– Привет, – сказала Самира.

Она указала писателю на рамку безопасности неподалеку от будки, похожую на те, что стоят в аэропортах.

– Пройдите здесь, пожалуйста.

Как только Ланг прошел через рамку, охранница лет пятидесяти – приземистая, с обритым наголо черепом – быстро его обыскала. Он молча, спокойно подчинился. Охранница открыла какую-то дверь. За дверью оказалась комната со множеством шкафчиков, как в раздевалке, и большой деревянный стол, на котором лежала толстая регистрационная книга. Дневной свет проникал сюда сквозь единственную форточку. Самира осталась стоять у двери, а охранница перечислила Лангу те предметы, которые он должен здесь оставить: часы, ремень, браслеты, кольца и другие украшения, телефон, ключи, документы, бумажник с деньгами, удостоверение личности, ну и себя самого. Она громко называла каждый предмет и заносила его в реестр, потом сложила все в коробку и написала на кусочке бумаги: «Шандор Ланг, 13.04.1959». Коробку задвинула в шкафчик, заперла его, приклеила листок бумаги на дверцу и спросила:

– Куда его определить?

– В одиночную камеру.

Повернувшись к писателю, Самира объявила:

– Сейчас придут двое сотрудников, чтобы взять у вас отпечатки пальцев и биологический материал. А потом вас снова поднимут наверх. Постарайтесь отдохнуть, пока ожидаете… Я читала вашу «Первопричастницу», – прибавила она. – Очень хорошая книга.

Не говоря ни слова, Ланг посмотрел на нее. Лицо его осталось безучастным.

* * *

Сидя на бетонной скамейке, он прислушался. Все было спокойно. Гораздо спокойнее, чем в прошлый раз. Ну да, ведь сегодня воскресенье. Он ничего не забыл… Прошло двадцать пять лет, а все вдруг вспомнилось, как будто было вчера. Шум в камерах, жара, страх, ледяной пленкой липнущий к телу… И смутно нарастающее скрытое безумие, которое, как лава из-под земли, вдруг вырывается наружу короткими, но пугающими приступами… Кулаки Манжена… агрессия… И уверенность, что эта машина сломает кого угодно.

Он закрыл глаза, сел прямо, ровно поставил ноги и положил руки на колени. Сидя в такой позе, постарался ровно, без усилия дышать, мысленно прослеживая, как воздух входит внутрь. Вот расправились легкие, грудь приподнялась, а потом он так же легко и беспрепятственно выдохнул воздух.

То же самое он проделал, регулируя сердцебиение, прислушиваясь, как сердечный ритм меняется в зависимости от ритма дыхания. И одновременно растворялся в ощущениях, шедших извне, ловя малейшие сигналы: в соседней камере кто-то тихо похрапывает, в своей будке болтают охранники. Он отдался на волю своих мыслей и эмоций, про себя словно пометив каждую из них цветным стикером для заметок, а потом позволил им уплыть прочь и сосредоточился на настоящем моменте, на своих ощущениях, на ритмичном похрапывании соседа – в общем, вошел в состояние медитации при полном сознании.

В коридоре раздались шаги. Он был уверен, что пришли за ним. Шаги приблизились к двери и замедлились. Бинго. Он не ошибся: застекленную дверь с шумом отперли – все эти замки и щеколды устраивают адский тарарам – и провели его в другое помещение, тоже без окон. Наверное, все это было частью процедуры доведения задержанного до кондиции. Надо, чтобы он понял, что он – крыса, загнанная в лабиринт, из которого только два выхода: правильный ответ – свобода, неправильный – тюремная камера. Может, вызвать адвоката? Нет, не надо, он инстинктивно это чувствовал. С точки зрения техники ведения допроса он многим сыщикам мог бы дать фору. В конце концов, ему ведь сказали, что у него есть право вызвать адвоката в любой момент. Ладно, посмотрим… Только те, кто действительно виновен, требуют адвоката в первую же минуту, сказал себе он.