Сестры Эдельвейс

На миг лицо Манфреда поникло, но он взял себя в руки, расправил узкие плечи.

– Что ж, если ты всё решила, – сказал он, – мне остаётся лишь тебя благословить.

Прежде чем она успела ответить, дверь открылась, послышались тяжёлые шаги матери, поднимавшейся по лестнице.

– Вы вернулись! – вскричал отец так радостно, будто Хедвиг и Иоганна проделали долгий путь – прошли через всю Арктику или через Альпы.

– Масло чуть не вдвое подорожало, – мрачно ответила Хедвиг.

– Ужас! – Отец с нарочитой театральностью прижал ладонь к груди. – Неужели вам пришлось купить маргарин?

Хедвиг взглянула на него так сурово, будто эти слова, даже сказанные в шутку, оскорбляли её до глубины души. Она, сама взбивавшая масло с восьми лет и до тех пор, пока не перебралась в Зальцбург, станет покупать такую дрянь?

– Разумеется, нет, – с достоинством ответила она, а он рассмеялся и поцеловал её в щёку.

Лотта наблюдала за этой сценой семейной жизни, такой же повседневной, как множество других сцен, с болью, о которой до того и не подозревала. Этого она тоже лишится – не только возможности видеть родителей, так любящих друг друга, но и права даже мечтать о такой же любви. Она никогда не узнает, что такое поцелуй в щёку, нежные объятия мужчины, его дразнящая улыбка и ответный смех… Она смотрела, как мать предсказуемо выворачивается из объятий отца, как её губы на миг расплываются в улыбке, – и внезапно тоска сменилась облегчением.

Все эти сложности, недомолвки, невысказанные разочарования и желания… Лотта видела, что чувство, связывающее её родителей, было намного глубже и серьёзнее, чем страсть, но всё же мать уклонялась от объятий, всё же улыбка отца на миг гасла. В её жизни такого не будет – и ничего страшного.

– Что за кислый вид? – спросила Хедвиг, хотя у неё самой был не лучше. Лотта кивнула и попыталась улыбнуться.

– Да так.

Мать сузила глаза, а Иоганна принялась разворачивать покупки.

– У Лотты новости! – объявил отец с присущей ему торжественностью. – Сегодня за ужином она нам расскажет.

Значит, ей всё же предстоит объяснение, которое она себе представляла. Теперь, когда отец об этом объявил, Лотта ощутила трепет волнения – или страха? Иоганна остановилась, обвела глазами Лотту и Манфреда, покачала головой.

– Что ты имеешь в виду?

– Лотта всё расскажет, – повторил отец и прижал палец к губам, будто сам старался не выболтать тайну. – А мне пора за работу.

Улыбнувшись младшей дочери, он поспешил вниз. Хедвиг и Иоганна выжидающе смотрели на Лотту.

– Что за новости? – наконец не выдержала мать, и в её голосе звучало явное подозрение.

– Папа сказал, что я сообщу за ужином.

Мать фыркнула, Иоганна вновь занялась покупками. Лотта удалилась в гостиную, её сердце неровно колотилось. Сегодня она всё сообщит семье. Сегодня это станет реальностью.

Она прижала ладонь к груди, вдохнула и выдохнула, стараясь успокоиться. Глядя из окна на февральское утро, залитое серым светом, Лотта не понимала, взволнована она или испугана.

Глава одиннадцатая

Иоганна

Сентябрь 1937

– Когда ты расскажешь родителям о нас с тобой?

Голос Франца был тихим, но настойчивым. Иоганна смотрела на зеленовато-голубую ленту реки, огибавшую город, и молчала. Был солнечный день, они брели вдоль Зальцаха, последнее летнее тепло витало в воздухе, напоминая о золотых днях. Ещё месяц, и выпадет снег, думала Иоганна, а завтра будет служба, и Лотта станет послушницей. Прошло полгода с тех пор, как она поразила всех, объявив о своём решении уйти в монастырь, и Иоганна даже не думала, что будет так тосковать по сестре, которую в ближайшие несколько лет, если не больше, сможет видеть лишь урывками. Она скучала по смеху Лотты, её жизнерадостности, словно солнце, освещавшей всё вокруг. Без Лотты дом стал пустым и холодным.

– Иоганна, – Франц крепко сжал руку спутницы, так что ей пришлось остановиться, – ответь мне. Я терпелив. Я стараюсь оставаться спокойным. Но когда?

– Франц… – Иоганна понимала, что не может назвать ни одной разумной причины. Прошло девять месяцев с тех пор, как он поцеловал её у рождественской ёлки – девять месяцев тайн, и мимолётных поцелуев, и ожидания. Но она так и не призналась родителям и не позволяла признаться Францу.

– Это потому что я еврей, да? – спросил он, и в его голосе зазвучали мрачные ноты. – Я бы не стал тебя винить, учитывая, как обстоят дела – и с каждым днём всё хуже.

Иоганна покачала головой, чувствуя вину и раздражение.

– Тебя это волнует больше, чем меня. – Собственно говоря, это было не совсем так. Она тоже переживала, правда, не из-за того, что Франц был наполовину евреем, а из-за того, что не был католиком, но не знала, как ему объяснить.

– Меня? – Его голос стал жёстким, он пристально посмотрел на неё, сузив глаза от яркого света. – Знаешь, Биргит мне рассказала о том, что ты говорила.

– А что я говорила? – От его проницательного взгляда Иоганне стало не по себе. – Что я такого сказала? И когда?