Сестры Эдельвейс

– Я не понимаю? – Биргит недоверчиво посмотрела на неё. – Я только сегодня видела, как в наш дом ворвались гестаповцы! Я видела, как они забрали папу! Прямо сейчас, пока мы говорим, его, скорее всего, допрашивают! – Её голос задрожал, но она сделала над собой усилие и продолжала: – Как ты можешь думать, будто я ничего не понимаю?

Лотта сглотнула. Ей очень хотелось отвести взгляд, но она не могла.

– Я могу подвергнуть опасности других монахинь, – прошептала она. – Разве я вправе…

– Подвергнуть опасности себя – вот что ты имеешь в виду, – заметила Биргит, и Лотта вспыхнула, услышав в голосе сестры раздражение. – Остальные и так в опасности, раз этим занимается твоя Кунигунда. И почему в таком случае ты не хочешь нам помочь?

Лотта опустила глаза, стала рассматривать свои руки, сложенные на коленях. Она думала о днях, месяцах и даже годах – почти двух, которые провела за стенами аббатства, наслаждаясь простотой, безмятежностью, тишиной. Не нужно беспокоиться. Не нужно бояться. И при первой возможности отказаться от своего благополучия, каким бы оно ни было, при первой же возможности рискнуть своими благами – ради собственной семьи – она отказалась.

Изменилась ли она к лучшему, живя в монастыре? Или она просто стала эгоистичнее, думая, будто учится смирению, послушанию, жертве? При этой мысли глаза Лотты наполнились слезами, и она сердито их сморгнула. Как она могла усомниться хоть на миг, хоть на секунду? И всё же ей по-прежнему трудно было говорить.

– Так странно снова оказаться здесь, – заметила Биргит, оглядывая комнату. Лотта подняла голову и увидела, какой измученной выглядела сестра – её лицо было бледным, волосы выбились из тугой причёски. – Ты скоро станешь монахиней? Я думала, послушницей ты будешь только год.

– По меньшей мере год, но чаще два. Настоятельница ещё не говорила, что кто-то из нас готов принять обет.

– Полагаю, сейчас ни в чём нельзя быть уверенным, даже в этом. – У Биргит вырвался вздох, резкий, как порыв ветра, и всё её тело обмякло. Она взяла себя в руки, выпрямилась. – Ну, раз ты не хочешь помогать, можешь хотя бы пригласить сюда Кунигунду, чтобы я поговорила с ней?

Лотта напряглась, потрясённая осознанием того, что Биргит уже в ней разочаровалась, уже списала её со счетов. Конечно, она ведь не дала сестре причин надеяться.

– Я не сказала, что не помогу, – пробормотала она, и Биргит взглянула на неё с усталой покорностью.

– Я думала, ты только что это сказала.

– Просто… – Лотта сглотнула. – Это тяжело.

– Я знаю. – Биргит вдруг взяла руку Лотты, лежавшую на коленях, и крепко сжала. Лотта напряглась ещё сильнее; она уже не помнила, когда к ней в последний раз прикасались. Кожа Биргит была тёплой и мягкой, хотя на кончиках пальцев появились мозоли от работы. – Большую часть времени, если не всё, я провожу в постоянном страхе, Лотта. Я так боюсь. Последние несколько месяцев я жила в ожидании стука в дверь. Как и все мы. И вот мы дождались… – Её голос сорвался, и пальцы Лотты будто сами собой сжали ладонь сестры.

– Прости, что я не с вами, – прошептала она, вложив в эти слова всю свою искренность.

– Мы скучаем по тебе. – Биргит сжала её руку. – Дом без тебя совсем не тот, Лотта. Так тихо. Мы даже больше не поём. – Она печально улыбнулась. – Какие уж мы без тебя сёстры Эдельвейс.

У Лотты вырвался сдавленный смех.

– Это было так давно… когда мы пели в «Электролифте».

– Давно. Почти пять лет назад.

Лотта покачала головой, бессильно пытаясь противиться нахлынувшим воспоминаниям. Она оставила старую жизнь позади, больше не думала об этом. Так было гораздо легче, но Биргит сорвала с петель дверь, за которой всё это хранилось, и чувства вновь нахлынули, и Лотта поняла, как сильно скучала.

– Столько всего изменилось, – тихо бормотала Биргит. – Ты бы сейчас не узнала наш город, Лотта. Повсюду знамёна со свастикой. Нацисты бродят по улицам. Им ничего не стоит арестовать или избить человека. Все вне себя – кто от ужаса, кто от самодовольства. – Она посмотрела на сестру, и внезапно в её взгляде зажглось что-то похожее на любопытство. – Ты ни разу не покидала Ноннберг? – когда Лотта покачала головой, у Биргит вновь вырвался долгий, печальный вздох. – Так странно. Как мало ты, должно быть, обо всём этом знаешь.

– Я и не должна была знать, – чуть сдавленно произнесла Лотта. – Я оставила ту жизнь позади.

– Тем лучше для тебя, – ответила Биргит скорее печально, чем едко. – Учитывая, в каком теперь мы живём мире, я и сама бы не прочь стать монахиней.

– Суть же не в том, чтобы оставить мир, – начала было Лотта, но осеклась. Она повторяла то, чему её учили отец Иосиф и настоятельница, но в её устах эти слова становились ложью. Она оставила мир – и была этому рада.

– Так ты поможешь? – Биргит подалась вперёд, не выпуская её руку. Лотта опустила глаза, посмотрела на их переплетённые пальцы. Всё это – близость, вспыхнувшие давно забытые чувства – давило на неё. Нервы внезапно напряглись, вспомнилась старая боль. Тоска, сомнения и страхи, давно похороненные в глубине души, вновь выплыли на поверхность.