Читаем Сестры Гончаровы. Которая из трех полностью

Сестры Гончаровы. Которая из трех

Ирина Михайловна Ободовская , Михаил Алексеевич Дементьев

Трудно сказать, что думала и чувствовала она в этот короткий период времени с 10 по 27 января. Во всяком случае, она, несомненно, должна была очень страдать от возобновившегося дерзкого ухаживания Дантеса за Натальей Николаевной. И не в смягченных ли тонах, чтобы не огорчать брата, Александра Николаевна пишет, что Екатерина «печальна иногда». В доме мужа, как мы видим из этого же письма, она чувствовала себя неуверенно, и мысль о том, что ее счастье не может долго длиться, постоянно преследовала ее. Скрытная по натуре, она все же делится своими переживаниями с братом, но старается не обнаружить их перед сестрой, опасаясь, очевидно, что это станет известно в доме Пушкиных, а этого она не хочет.

Играла ли Екатерина Гончарова какую-нибудь роль в преддуэльных событиях и какую именно? Сохранились куски разорванного чернового письма Пушкина к Геккерну от 26 января 1837 года. В них есть две неоконченные фразы: «…Вы играли все трое такую роль…», «…и наконец мадам Геккерн…». Не известно, в чем обвинял Пушкин Екатерину Геккерн, так как в окончательный текст письма он эти строки не включил.

Знала ли Екатерина Николаевна о предстоящей дуэли? Возможно, да. Но если это так, то на ее совести, что она не предупредила сестер.

После дуэли и смерти Пушкина Дантес был судим, разжалован в солдаты и выслан за границу. Екатерина Дантес-Геккерн недолго оставалась в России. Как бы ни любила она мужа, вероятно, не могла она в глубине души не чувствовать страшную вину его и поэтому поспешила покинуть «проклятый Петербург», порвать окончательно с прошлым. Семья отвернулась от нее, и в дальнейшем никто, кроме матери и изредка Дмитрия Николаевича, не вел с ней переписки.

Перед отъездом Екатерина Геккерн приезжала проститься с сестрами.

«…Обе сестры увиделись, чтобы попрощаться, вероятно навсегда, – пишет С. Н. Карамзина, – и тут, наконец, Катрин хоть немного поняла несчастье, которое она должна была бы чувствовать и на своей совести; она поплакала, но до этой минуты была спокойна, весела, смеялась и всем кто бывал у нее, говорила только о своем счастье. Вот уж чурбан и дура!»

Трудно поверить, что после пережитой катастрофы, «которая была и на ее совести», Екатерина Николаевна была бы «спокойна и весела». Скрытная и волевая натура позволяла ей не обнаруживать своих подлинных чувств перед посторонними, и письма к брату свидетельствуют об этом.

Небезынтересно привести выдержку из письма Дмитрия Николаевича к сестре, написанного перед ее отъездом во Францию весною 1837 года.

«Дорогая и добрейшая Катинька!

Извини, если я промедлил с ответом на твое письмо от 15 марта, но я уезжал на несколько дней. Я понимаю, дорогая Катинька, что твое положение трудное, так как ты должна покинуть родину, не зная когда сможешь вернуться, а быть может, покидаешь ее навсегда; словом, мне тяжела мысль, что мы, быть может, никогда не увидимся; тем не менее, будь уверена, дорогой друг, что как бы далеко я от тебя ни находился чувства мои к тебе неизменны; я всегда любил тебя, и будь уверена, дорогой и добрый друг, что если когда-нибудь я мог бы тебе быть полезным, я буду всегда в твоем распоряжении, насколько мне позволят средства.

В моей готовности недостатка не будет. Итак, муж твой уехал и ты едешь за ним; в добрый путь, будь мужественна; я не думаю, чтобы ты имела право жаловаться; для тебя трудно было бы желать лучшей развязки, чем возможность уехать вместе с человеком, который должен быть впредь твоей поддержкой и твоим защитником; будьте счастливы друг с другом, это смягчит вам боль некоторых тяжелых воспоминаний; это единственное мое пожелание…»⁵⁴⁵⁵

Обратим внимание на тот факт, что Дмитрий Николаевич не приехал в Петербург проводить сестру, а только послал письмо.

К сожалению, письмо Екатерины Геккерн, на которое отвечает Дмитрий Николаевич, не сохранилось, но, вероятно, оно не было радостным. «Я понимаю, что твое положение трудное», пишет Дмитрий Николаевич, и это, очевидно, реакция на то, что ему писала сестра. Дмитрий Николаевич понимал, что возврата на родину ей нет. И там, далеко, она не будет счастлива, в душе он был уверен в этом, поэтому и желает ей мужественно перенести все, что ее ожидает. Он не говорит о ее муже как о человеке, который ее любит, нет, он только выражает надежду, что муж будет ей защитником, предчувствуя, что и там общественное мнение будет против них. И он оказался прав. Об этом говорят письма Екатерины Дантес-Геккерн из-за границы.

1 апреля 1837 года, увозя с собой «боль тяжелых воспоминаний», она выехала из Петербурга, с тем чтобы уже никогда не возвратиться в Россию.