Сестры лжи

Едкая вонь паленой соломы и жженого пластика бьет в нос все сильнее и сильнее чуть ли не с каждым метром, пока я преодолеваю горку. Ладони влажны от пота, бедренные мышцы горят, а я упорно жму и жму на педали, ритмично смещая центр тяжести вправо-влево, вправо-влево… Остервенелый лай, слышный уже на полпути, окончательно превращается в какофонию, когда я делаю крутой вираж на съезде к приюту, но, хоть я и набрала 999 перед тем, как ринуться сюда на велике, меня не встречает ни море проблесковых огней, ни вой сирен, ни громадины пожарных машин, величественно переваливающих через гребень холма. Что-то никто не торопится к нам на помощь. Парковка пуста, если не считать одинокого «Фиата», поставленного под странным углом непосредственно у входа. Поджигатели либо бросили машину, либо притаились где-то здесь. Я машинально кидаю взгляд в сторону домика Шейлы, но он, во-первых, так далеко, что ничего не видно из-за темноты, а во-вторых, я только сейчас соображаю, что ей до конца отпуска еще пять дней.

Гавканье, тявканье и вой со стороны псарни нарастают; можно подумать, собаки поняли, что я уже на месте. Бросаю свой байк на землю, мчусь ко входу. Дежурное освещение, которое мы установили после набега взломщиков, отражается от угловатого контура машины, которая чуть ли не блокирует дверь, но лишь приблизившись до десяти метров, я вдруг вижу, что «Фиат» вовсе не брошенный. Кто-то сидит на пассажирском сиденье в сонной позе, как если бы утомился после долгой поездки, и водитель, выходя наружу, просто решил не беспокоить человека. Либо так, либо этот деятель заслуживает звания чемпиона по наихудшему стоянию на стреме. Как бы то ни было, вот-вот появится полиция и их всех повяжут.

Я обегаю машину и толкаю входную дверь. Она на замке. Поджигатели, надо думать, нашли иной вход. Лезу в карман за ключами – и тут замираю. Что-то не дает мне покоя – неопределенность, сомнение, узнавание, – и я, пригнувшись, заглядываю в салон через окно водителя. На соседнем сиденье вижу женщину. Она грузная, с мощными руками, выдающимся брюхом и двойным подбородком, который служит ей подушкой. Волосы куда длиннее, чем в последний раз, когда мы виделись: теперь она зачесывает челку, а не ходит с торчащим в небо «могиканом». На правом предплечье новая татуировка.

– Ал! – дергаю я за ручку пассажирской дверцы, та охотно поддается, и на меня вываливается Ал. Я тщетно пытаюсь ее удержать; она слишком тяжела для меня и поэтому соскальзывает на гравий в неловкой позе, оставив облаченные в кроссовки ноги под «торпедой».

– Ал! – тормошу я ее, смахиваю волосы с лица и легонько хлопаю по щекам. Она дышит, признаков ранений я не вижу; вроде как не пострадала. Перегаром тоже не пахнет.

– Ал! – даю я ей пощечину посерьезней. – Ал, очнись! Что случилось? Где Дейзи? – Я бросаю взгляд в сторону вольеры, откуда порыв ветра доносит скрипучий мат Фрэнки; мигом позже различаю и перепуганный визг кабанчиков. И тут меня накрывает до того плотное и вонючее облако дыма, что я захожусь кашлем. – Ал?

Глаза у нее по-прежнему закрыты, однако с губ срывается еле слышный стон.

– Что? Что ты сказала? – склоняюсь я ухом к ее рту. – Ал, повтори!

В ушной раковине я чувствую теплое дыхание, а затем – легчайшим из всех звуков – до меня доносится имя.

– «Линна»?.. В смысле?

У нее дрожат губы, голова окончательно валится набок.

– Ал? Ал! – я трясу ее за плечи, но бесполезно. Она опять спит. – Ал!

Я нянчу ее у себя на коленях, покачиваясь взад-вперед, а там, за оградой, вовсю бушует пожар: непрерывный, басовитый гул, служащий фоном для визгливого лая, писка, карканья и всего-всего прочего, раздирающего мне сердце. Не могу бросить Ал – не могу позволить, чтобы погибли наши питомцы. Не могу. Ни за что.

* * *