Сестры Шанель

– Ты солгал мне! – воскликнула я, вставая; каждая частичка меня дрожала от гнева.

– Я не знал. Я думал, что заслужил свободу. Пока мы находились в Париже, отец именно так все и представил. Теперь Франция и Англия свободны, а я – нет.

Он был расстроен. Смущен. В глазах отца он не был взрослым мужчиной, он оставался сыном, который должен слушаться во всем. Скоро, пообещал мне Оскар, все будет по-другому. Так не может продолжаться всегда.

Он пытался успокоить меня, но я была слишком зла на него, слишком зла на себя. Я была не просто влюбленной дурочкой. Я была дурой. Обманута мужчиной, шептали голоса в моей голове. Как твоя мать.

В Париже с комиссионными, которые я зарабатывала с того дня, как девять лет назад расписалась в бухгалтерской книге на бульваре Малешерб, я сама могла о себе позаботиться. Я вышла замуж за Оскара не из-за денег, но он заставил меня поверить, что они у него есть. Деньги означали свободу.

Я доверяла Оскару, доверяла ему настолько, что уехала в Канаду, оставив Габриэль, а теперь, когда моя сестра нуждалась во мне больше всего, я была далеко.

Это была агония. Я отправляла телеграммы, пытаясь с их помощью выразить сочувствие, дать понять, как сильно я хочу быть там, чтобы согреть Андрэ своей любовью, бедного Андрэ, который потерял человека, заменившего ему отца, но Габриэль не отвечала. Я писала письма, в которых объясняла положение Оскара, умоляла ее прислать денег на обратный проезд. Я могла бы оставаться с ней столько, сколько ей нужно, а потом вернуться к Оскару. Он должен был понять.

Она по-прежнему не отвечала.

Я обратилась к Эдриенн с просьбой рассказать о состоянии Габриэль.

Она в отчаянии, писала Эдриенн. Бедная Габриэль. Она ни с кем не хочет разговаривать. Кроме этой ужасной Миси Серт. Лучшее, что можно сделать, – это ждать. Ей нужно время, Нинетт.

Я не могла заставить себя попросить денег у Эдриенн. Если у Габриэль есть собственные средства, то Эдриенн пришлось бы взять их у Мориса. Я не могла поставить Оскара в такое неловкое положение, и в каком бы я ни была отчаянии, как бы я ни сердилась на мужа, я не могла так поступить с ним. Другой мужчина, заплативший за меня, не будучи моим родственником, выпотрошил бы остатки его достоинства.

У меня оставался только один вариант. Семнадцать сундуков с платьями.

Пока Оскар работал клерком в адвокатской конторе своего отца, мы с Жанной посещали универмаги и магазины в Виндзоре и Детройте. Мы показывали им вещи из коллекции Габриэль, самые изысканные платья с кружевами и вышивкой, обращая внимание на мелкие детали и ручную работу. Мы показывали им повседневную одежду, спортивную. Магазины могли бы продавать коллекцию, пока я найду место для бутика.

Но реакция везде была одна и та же:

– Здешние женщины никогда не будут носить такие наряды.

Детройт, как выяснилось, совсем не походил на Париж.

Через два месяца после гибели Боя наконец пришло письмо от Габриэль:

«Твой долг быть рядом с Оскаром, Нинетт. Твое возвращение в Париж мне не поможет. Ничто из того, что ты или кто-либо другой можете сделать или сказать, мне уже не поможет. Я потеряла Боя. Я потеряла все».

СЕМЬДЕСЯТ ДВА

Вереница придорожных домиков по виндзорской стороне реки Детройт оживала по ночам. «Айленд ВьюИнн». «Чаппелл Хаус». «Рандеву». «Эджуотер Томас Инн».

То были бары, так называл их Оскар. Места с тайными ходами. Скрытые винные погреба. Наблюдатели, дозорные и сигналы, предупреждающие о приближении полиции. В считаные минуты покрытые зеленым войлоком игорные столы складывали, напитки выливали, бутылки прятали.

В Штатах появился так называемый «сухой закон». В Онтарио – Закон о воздержании. Но в отличие от США канадцам разрешили производить алкоголь, вывозить его, но не пить. В этом не было никакого смысла.

Той весной и летом подпольные бары стали нашим спасением от удушающей атмосферы в родительском доме Оскара, унылого однообразия и возникшей между нами напряженности. Мы танцевали под диксиленд-джаз, пили виски и бурбон, играли в рулетку, блэкджек, покер, мой арсенал азартных игр расширился. Народ в барах был дерзкий, вульгарный и, как ни странно, очаровательный. Из Детройта приезжали автомобильные магнаты, на стоянках было полно родстеров^[81] и седанов, которые зимой просто переезжали замерзшую реку. Форд. Фишер. Додж. «Большие шишки» – так их называли. Они были нуворишами, но, несмотря на свое богатство, не умели одеваться, в них не было элегантности и вкуса. Когда стало достаточно тепло, их дорогие лодки и яхты выстроились вдоль причалов. К толпе всегда примешивались сомнительные личности, которых я избегала, – мужчины с револьверами за поясом или владельцы винокурен, сорившие наличными.

Мы с Оскаром гуляли почти до рассвета. Что еще мы могли делать? Сидеть дома и слушать радио с родителями, пока его мать продолжала меня игнорировать, а отец вечно хмурился? Мы были взрослыми людьми. Мой муж воевал в Королевских ВВС. Я привыкла руководить бизнесом, постоянно чем-то заниматься.