Сестры Шанель

Его считали плейбоем. Управляя своим судоходным бизнесом, он часто путешествовал и, как утверждали, имел любовниц в каждом порту. Но Габриэль, похоже, нравилось решать сложные задачи. Кто бы мне рассказал о женщине, что захотела бы быть с мужчиной, от которого отвернулись другие?

– Когда я впервые увидела его, – продолжала сестра, – сразу все поняла. Я знала, что буду любить его и он будет любить меня. Он не думает обо мне как о домашнем питомце, в отличие от Этьена, которого заботят только лошади. Бой – интеллектуал. Он такой разносторонний! Он изучает математику, искусство и индуизм. Он верит в гуманизм и хочет сделать этот мир лучше. И я ставлю его в неловкое положение, потому что все, что я знаю, это проза Декурселя. Он хочет многое мне показать, многому научить. Дает почитать философов и поэтов – Ницше, Вольтера, Бодлера.

Моя сестра ни от кого не терпела указаний, и, похоже, Кейпел был единственным человеком, которого она слушала. Бой превращал ее в Кого-то Лучше. Я видела его всего один раз на ипподроме в Виши и очень хотела с ним познакомиться. Когда он зашел к нам, я сразу поняла: Габриэль, которая превыше всего ценила элегантность, нашла в нем воплощение мужского достоинства. Этот ухоженный, превосходно одетый красавец с аристократическими манерами оказался очень добрым человеком. Он производил впечатление важного делового господина, при этом готового вас выслушать.

Я тоже хотела стать Кем-то Лучше. Но когда Габриэль одолжила мне одну из книг Боя под названием «Вольные каменщики», я не смогла прочитать больше половины страницы. Это было так скучно!

К счастью, у меня была Селестина, художница, которую опекала Габриэль Дорзиа и порой привозила на бульвар Малешерб. Они познакомились, когда девушка расписывала декорации для театральных постановок. Селестина была моего возраста, всегда ходила с засохшей на руках и одежде краской, при этом была очаровательна, будто сама сошла с холста сказочной картины. Ее спокойные, широко расставленные карие глаза придавали ей серьезный, умный вид, а темные волосы завивались в задорные спирали. Она была высокой и худой, двигалась, словно жеребенок, который еще некрепко стоит на ногах.

Пока друзья моей сестры по Руайо обсуждали вожделенные роли или просили нас изображать их партнеров во время репетиций, Селестина устраивалась за столом Этьена и рисовала умные скетчи про шляпки на «шампиньонах».

Девушка могла усидеть спокойно, только пока рисовала.

– Антуанетта, – возмутилась она, глядя, как я пришиваю подкладку к шляпе. – Ты чем-нибудь, кроме работы, занимаешься?

– Ну-у… – Мне было неловко признать, что ответ отрицательный. Я была слишком увлечена, помогая Габриэль. После событий в Виши, разрыва с Аленом, проблем Эдриенн и Мориса с его родителями мне нужно было в чем-то раствориться. Кропотливая работа, наложение стежков одного за другим – все это оказывало целебное воздействие, успокаивало; мозг был слишком занят, чтобы думать о чем-то еще.

Селестина носила интересные длинные туники, которые она приобретала на блошиных рынках. Она гордилась тем, что была парижанкой, и решила, что будет моим гидом, поскольку Габриэль все свое свободное время проводила с Боем. В воскресенье мы отправились на каток в Булонский лес, где взяли напрокат коньки за два франка и скользили под струнный оркестр, лавируя между падающих детей и молодых людей, которые с безрассудной беспечностью нарезали круги, резко меняя направление движения. Потом ели теплые жареные каштаны в кинотеатре на Итальянском бульваре, хотя и слышали, что движущиеся картины могут повредить глазам. Мы ходили в цирк на Монмартре, смеялись над клоунами, восхищались акробатами, исполняющими трюки на лошадях, и встречались с ее друзьями в маленьких крытых кафе, где бизнесмены угощали нас напитками, чаще всего вермутом кассис, потому что именно его пили все девушки.

Недостатка в потенциальных любовных увлечениях не было. Серьезные студенты из Германии. Несерьезные бездельники из Испании. Туристы из Америки, искренние и наивные, чей французский заставлял нас истерически хохотать. Художники уговаривали нас стать натурщицами, поначалу мы согласились, но в конце концов я не смогла этого сделать. Какой-то незнакомец смотрел на меня слишком пристально, словно изучая дюйм за дюймом: это был взгляд, уместный, скорее, для мужа или любовника.

Селестина рассмеялась, когда я поделилась с ней своими мыслями.

– Все совсем не так. Художники смотрят на людей так же, как вы смотрите на шляпу. Они видят, как сложить части в единое целое.

– Ты хочешь когда-нибудь выйти замуж? – полюбопытствовала я. – Ты вообще думала об этом?

– Мне не суждено остепениться, – ответила девушка. – Я хочу стать знаменитой художницей. Хочу путешествовать. Хочу увидеть весь мир. А пока наслаждаюсь жизнью – такой, какая она есть. Я креолка, ты же знаешь. Мой прадед был моряком из Западной Африки. Он познакомился с моей прабабушкой в Нормандии. Движение у меня в крови.