Сестры Шанель

Чуть дальше по улице, где мы жили, находилась церковь Святого Августина с высоким серым куполом. Перед ее фасадом стояла статуя Жанны д’Арк – на коне, с угрожающе поднятым мечом и свирепым взглядом. Мы с Габриэль пронеслись мимо нее, поднялись по ступеням церкви под фризом с изображением Христа и Двенадцати апостолов.

В приделе мы зажгли свечу и опустились на колени. Первое, что я сделала – попросила прощения. Я не была в церкви с тех пор, как покинула Мулен. Я обращалась к ликам на фресках и витражах, к резным изображениям ангелов и святых, мучеников и епископов, ко всем, кто был готов выслушать.

О святые ангелы, пожалуйста, не забирайте сестру!

В ту ночь мне не хотелось оставаться одной. Присутствие Габриэль успокаивало, связывало с Джулией-Бертой, но я видела, что она хочет быть с Боем.

– Ты же понимаешь, правда, Нинетт?

Мы повзрослели и уже не были девочками в пансионе, которые не могут друг без друга. Но все же, останься она со мной, мне было бы легче.

Габриэль дала мне порошок под названием веронал, который иногда использовала от бессонницы.

– Посижу с тобой, пока не заснешь, – сказала она и сидела рядом, пока препарат не подействовал, избавляя от мыслей, увлекая в темноту, где не было страхов и снов о нашей матери, холодной, серой и умирающей. Я просто провалилась в забытье.

Когда на следующий день я увидела в больнице Джулию-Берту, лежащую на кровати на груде подушек, у меня перехватило дыхание. Наша прекрасная, чувственная сестра увяла, ее скулы под желтоватой кожей заострились, черты стали грубее. Сухие губы потрескались, она дышала хрипло и прерывисто. В ее глазах, на мгновение приоткрывшихся, появился странный, безумный блеск. Казалось, она нас не замечает. Я изо всех сил старалась сохранять самообладание, но комок подступал к горлу.

Эдриенн сообщила, что у Джулии-Берты был жар, она то приходила в себя, то теряла сознание. И кашляла кровью.

– Это длится много лет, – сказала Эдриенн. – Она скрывала, не хотела, чтобы кто-нибудь знал. Даже маман. До того случая на рынке несколько недель назад. – Она покачала головой, ее голос дрогнул.

– Что ты имеешь в виду? Что произошло? – взволнованно спросила Габриэль.

– У нее пошла горлом кровь. Кровь была повсюду, хлестала потоком, как сказала маман. После этого они не могли… она не могла больше ходить на рынок. Люди боялись находиться рядом с ней. Они боялись, что заразятся.

– Чем? – напряглась я.

– Чахоткой.

Болезнь, которая убила нашу мать!

Мне показалось, что мои внутренности сделаны из стекла, и в эту секунду они разбивались вдребезги. Бедная, бедная Джулия-Берта…

– Когда я узнала об этом, то сразу же отвезла ее к врачу, – продолжала Эдриенн. – Он порекомендовал санаторий в Швейцарии. Морис любезно предложил оплатить пребывание там. Но Джулия-Берта отказалась. Мне оставалось лишь уговорить ее приехать сюда, в Париж, где врачи лучше, чем в Мулене. Она согласилась только потому, что вы живете здесь.

– Что говорит здешний доктор? – спросила Габриэль. – Они могут ее вылечить?

Эдриенн подавила рыдание.

– Он сказал Морису… он сказал Морису, что уже слишком поздно.

Слишком поздно?! Я посмотрела на Габриэль, в надежде, что она закатит глаза, ухмыльнется и заявит, что этот доктор, должно быть, никуда не годится, что мы должны найти другого. Но она молчала. Ее веки были прикрыты, будто она пыталась осознать услышанное.

– Нет! – Я покачала головой. – Нет! Теперь, когда она здесь, с нами, ей станет лучше. Мы вместе. Вот что важно. – Я вспомнила Жанну д’Арк, стоявшую у входа в собор, ее решительное лицо. Джулия-Берта поправится! Она лежит в настоящей больнице в Париже, у нашей матери не было такой возможности.

Медсестры с каменными лицами попросили нас удалиться. Часы посещений закончились.

Мы решили, что вернемся следующим утром.

– Это не обязательно, – спокойно сказала одна из них. – Она не понимает, что вы здесь.

Морис отвез Эдриенн к своему другу, в квартиру на улице Соссье-Леруа, где они собирались пробыть еще пару дней, а мы с Габриэль вернулись на бульвар Малешерб. Кто-то постучал в дверь, мы не открыли. Просто сидели в столовой и молча работали над шляпами. Теперь они казались ничтожными и ненужными, но по крайней мере с ними можно было что-то сделать, в них можно было что-то исправить.

Думала ли Габриэль о том же, о чем и я? Если случится худшее, что станет с Джулией-Бертой? Монахини сказали бы, что она отправится в ад. Она была блудницей. Грешницей. Что, если они правы? Габриэль и Эдриенн тоже были грешницами. Весь мир катился к черту.

Позже тем же вечером, после того как Габриэль ушла к Бою, я собралась принять веронал, и вдруг слова Джулии-Берты из нашего детства в Обазине зазвенели у меня в голове: «Здесь водятся привидения».

Я, не раздумывая, оделась и вернулась в больницу. Я не могла оставить ее наедине с призраками.