Сеть

ГРТБ-содружество дыроколы лионских храбрецов

реют МУССОНЫ враждебные

ВСеСвЕТНЫе оговорки

сумеречное представительство

Гусь – к молотку! продакшн Святой Гусь

гей ПРОрабов, спасай ежов!

– Что за галиматья??. – вопросил я в недоумении.

– Это облако тэгов. Но вы правы – галиматья редкостная. Это изделие бракованное, но сформировалось давно, поэтому на его исправление уйдёт немало времени… А пока, сами видите, воспроизводится как есть, почти без изменений.

– Как в народе говорят – «кривой софт долго живёт», – кивнул я. – Скажите, доктор, а как… как сформировалась эта… (я чуть не сказал «машина»)…психопрограмма? – спросил я, широким жестом указав на конвейер.

– Есть свои догадки? Вы ведь понимаете, где мы находимся…

– Вероятно, в результате совокупных мыслительных операций множества людей?…

– Разумеется. Как вы должны помнить из лекций вашего шефа, в формировании подобных психоинтеграций принимают участие порой целые поколения самых разных людей в течение длительного времени. И мы с вами, усваивая определённые образцы мышления и поведения, тоже автоматически воспроизводим и подпитываем эту «машину», иногда, – и довольно часто – даже против своего желания…

– Но кто-то же дал толчок для начала формирования?

Кэлинеску усмехнулся:

– О, любопытство молодости! До исходного кода в интеграции такого уровня докопаться очень непросто.

– Но ведь есть конкретный визуальный образ, – я кивнул на конвейер, – разве это не даёт подсказку в поиске путей к исходному коду?

Кэлинеску покачал головой:

– Илья, Илья!.. Вы же знаете, что мыслеобразы – величина переменная, ведь образ, как и вообще образное мышление – это способ сжатия информации. Вы видите конвейер, а кто-то другой – нечто иное. Главное здесь, – это…

– …Повторяемость, однообразие, стандартизация, механистичность… – опередил я доктора, не отрывая взгляда от работающего конвейера.

– Да, и много ещё других характеристик, – подтвердил доктор, и добавил: – Ну, идёмте дальше, на следующий сайт.

САЙТ 29

И вновь я упустил момент и не заметил, как мы очутились в коридоре. Доктор повернул штурвал очередной двери; мы проникли в помещение, ничем не отличающееся от предыдущего – только конвейер здесь, издавая вхолостую гроханье и жужжанье, не двигался, и в гнёзда, стоящие на ленте, не обрушивались штамповочные лапы. Зато в этих гнёздах копошились… аисты, да-да! Не зря мне в предыдущем цехе, при первом взгляде на эти ветвистые изделия вспомнились аисты.

Мы сделали несколько шагов, и доктор остановил меня, тронув за локоть.

– Это лучше видится на расстоянии, – пояснил Кэлинеску.

Аисты не обращали на нас внимания, что было заметно. Тем не менее, когда мы приблизились и остановились, эти крупные, белые, как куры, птицы, словно спугнутые нами, снялись со своих гнёзд и, вспархивая, похлопывая крыльями и крича, стали выказывать намерение куда-то лететь. Это продолжалось с минуту.

Наконец, их беспорядочный гвалт утих, и они, сбившись в довольно организованную тучу, действительно, разлетелись – все птицы, кроме одной, оставшейся сидеть в своём квадратном гнезде. Куда и как пропали остальные в закрытом цехе – я не успел сообразить, поскольку меня отвлекло то, что стало происходить далее.

Птицы вернулись; они осыпались дождём над нашими с доктором головами из-под потолка цеха, дождём шелестящим, но безмолвным, потому что каждая птица несла в клюве перевязанный платок, оттягивающий их длинные шеи тяжестью кого-то свёртка.

– Что это?… Они что, дрессированные? – спросил я.

– Очень хорошо вышколенные, – кивнул Кэлинеску, и, вытянув руку, воскликнул: – Смотрите!

Аисты подлетали к своим квадратно-гнездовым жилищам, и из несомых ими свёртков туда выкатывалось по нескольку яиц.

Птицы усаживались на них и, поворочавшись, постепенно все до одной утихомирились. Беспокойство проявлял только тот аист, который никуда не улетал с остальными.

Он вертел головой, издавал какие-то свои птичьи реплики. А его соседи, сначала недовольно отмахивавшиеся от него крыльями, затем стали покрикивать, а после и вовсе подпархивать к нему и долбить его клювами по голове. Только это и заставило беднягу вынырнуть из своего гнезда. Хотя, возможно, не только это – гонимый всё время поглядывал на одну из птиц, которая, несмотря на то, что я не различал их пол, показалась мне самкой, – менее крупная и более грациозная, чем гонимый. Она не приближалась к гонимому, но между ними явно чувствовалась некая связь – в том, как гонимый вытягивал свою шею в сторону самки, в криках гонимого, обращённых к ней, и в её выделяющемся на общем фоне равнодушии к этим крикам.

Что явилось главной причиной – равнодушие самки или обструкция всех прочих аистов, не возьмусь определить, но только гонимый, пытавшийся пробиться сквозь рой прогоняющих его драчунов к своему гнезду, вдруг передумал, и взмыл под потолок, пропав из вида.

– Что это было? – задрав голову, полюбопытствовал я.