Сеть

Я двинулся за доктором, который быстро зашагал к выходу.

Очутившись в коридоре, доктор, не говоря ни слова, быстро подвёл меня к следующей двери и буквально втолкнул за неё.

Хотя предыдущий цех был велик, этот оказался просто огромен. Собственно, я даже не увидел ни стен, ни потолка, ничего, что как-то ограничивало бы это пространство.

Оглядевшись, я догадался о причине спешки доктора – очевидно, он хотел показать мне картину, которую я и увидел, взглянув вверх: высоко, в перламутровой ряби облаков, тянулись двумя линиями птицы, словно маленькие чёрные крестики, медленно машущие перекладинами.

– Неужели это те самые? – спросил я, запрокинув голову.

– Они, – ответил доктор.

Ниже, у горизонта я заметил ещё одну многочисленную стаю.

Птицы стремительно приближались к нам, то ли журавли, то ли тоже аисты, только эти были чёрные.

С другой стороны опять возникло живое, роящееся и колышащееся облако – очередная стая птиц, на сей раз жёлтых, затем ещё одна, – голубых, и все они, приближаясь к нам, совершали широкий вираж, взмывали ввысь и встраивались в тот, высокий, неторопливо-неостановимый полёт наших знакомцев из предыдущего зала, вливаясь в два потока, которые уходили вверх и вдаль, словно параллельные прямые, и я отчётливо видел, что вдалеке они всё-таки пересекались, как бы кто ни возражал против этого геометрического феномена.

– Идёмте дальше! – ещё более торопливо и нервно позвал Кэлинеску.

Я последовал за ним. Коридор, дверь…

САЙТ 30

Мы оказались в очень странном месте. Или, может, очень странно вдруг начало работать моё восприятие.

Я не могу назвать это место «залом» или «цехом», не могу сказать, какие предметы там находились. Я как-будто бы стал воспринимать окружающее какими-то иными органами чувств, о которых не ведал и которые никогда раньше у меня не действовали.

Впрочем, несколько впечатлений, отразившихся в моих привычных пяти чувствах, у меня всё же осталось.

Во-первых, мне показалось, что к месту этому малоприменимо понятие «масштаба», «размера». Из-за этого во всём моём существе попеременно возникало то ощущение восприятия невероятного, ужасающе гигантского простора, то ощущение собственной сжатости до масштабов молекулы, когда микротрещинки на пылинке, невидимо парящей в солнечном луче кажутся разломами земной коры и каньонами.

Зрение моё перестало что-либо значить, но мне представлялось, что там было темно.

И рождался также ещё один образ…

Когда-то мне приходилось бывать на подстанции, где, огороженные стальной сеткой, на бетонном фундаменте, как на престоле, неподвижно, одиноко и значительно, словно каменные истуканы острова Пасхи, возвышались огромные трансформаторы. Черепа со скрещёнными костями и восклицательные знаки на металлических одёжках предупреждали о высоком напряжении; в застылой тишине, окружавшей этот островок укрощённой электроэнергии, раздавалось угрожающее гудение, шедшее из глуби трансформаторов. Страх от соседства с опасностью сковывал, всё внутри тела напрягалось, как струна, натянутая предельно – до воя и потрескивания, и походка возле этих монстров становилась деревянной.

Подобное же чувство овладело мной в том месте, где я оказался сейчас – то же ощущение опасности от тесной близости с обнажённой мощью природных сил, бросающих меня, словно в дрожь, в непостигаемую вибрацию – от пылинки к космосу и обратно.

От страха из-за ощущения, что я нахожусь в каком-то невероятно огромном пространстве, без границ и опоры, словно в открытом космосе, я на мгновение закрыл глаза. А когда открыл их, то с перехваченным дыханием, как у человека, впервые собирающегося прыгать с парашютом и глядящего из открытой кабины самолета вниз, увидел, как слева и справа от меня, спереди и сзади, словно трассирующие пулеметные очереди, возникает нереально-кинематографическая иллюминация: многоцветные светящиеся пунктиры, образующие огромную клетку, в центре которой я сидел в откуда-то взявшемся кресле, нет, уже не просто сидел, а, сидя в кресле, двигался куда-то вперед. Движение ускорялось, затем оно резко пошло на подъем. Теперь я не чувствовал страха, мне было удобно и спокойно. Несмотря на все перемещения, я продолжал видеть боковым зрением Кэлинеску рядом со мной, но виделся его облик блекло, будто отражение в ночном окне. Внезапно я понял, что это не я движусь, а среда вокруг меня, состоящая из быстро меняющихся картин, будто я пролетал сквозь толстую стопу слайдов, переставая видеть предыдущую картину, будь то дико вогнутая среда или красочный неземной пейзаж, едва пройдя сквозь нее.

Затем «слайды» начали как бы рассыпаться, и это было грандиозное зрелище, яркое и необъятное, как северное сияние. Казалось, мир распадается на куски, на гигантские, переворачивающиеся и пронзающие друг друга пластины «слайдов» с объемными и движущимися изображениями.

– Вот она – Матрёшка! Всё, дальше нам нельзя, – сдавленно, словно из-под подушки, раздался голос Кэлинеску в этой нечеловеческой серой мгле.