Севастополист

Было очень больно, и только теперь, когда приключение кончилось, я могу говорить об этом спокойно. Но там, возле качелей, в компании человека, которого я так долго считал врагом, мне стало настолько плохо, что не нашлось бы слов, чтобы описать это.

Но Крым не стал утешать меня – и поступил правильно. Он только слез со скамьи и медленно отправился дальше, за постамент с качелями, в совсем уж непроглядную мглу, ближе к сырым камням, оставляя мне выбор: идти за ним или…

Было ли это «или»?

– Девушка действовала примерно так же, как и все мы, – невозмутимо продолжал Крым. – Она убеждала нашего Фиолента в том, что ему грозит опасность, а потом выручала. Ты чувствовал ее поддержку, в тебе росла уверенность. Благодаря ей ты становился лучше. Опасности, исходившие от меня, которые ты не мог преодолеть сам, помогала преодолеть она. Все это было нужно для того, чтобы помогать тебе идти, но ты даже не знал ничего – для тебя Феодосия просто была подругой. Но в Созерцании она сыграла другую роль: тебе слишком понравилось там, и, если бы не уговоры Фе, ты вряд ли бы оттуда выбрался.

– Но она уговаривала меня остаться с нею, а не идти наверх! – недоуменно воскликнул я, догоняя Крыма.

– Именно, – согласился тот. – Фе действительно не знала, что выше Созерцания, но она и не желала это знать. Ее задача была убеждать тебя в том, что там нет ничего хорошего, чтобы ты воспротивился этому и решил все узнать сам.

– Умно, – усмехнулся я. – Но как тебе удалось ее завербовать? Она ведь тоже была избранной, она выбрала свою лампу так же, как и все мы. И вполне могла донести ее!

– Она ничего не могла донести, – махнул рукой Кучерявый. – Фе была «спящей», как у нас теперь некоторые говорят. В ее задачу входило просто бродить по Башне, как все остальные, а в нужный момент «просыпаться» и подключаться к работе. Ее лампа даже не была настоящей, она выбрала ее из копий. Ты, конечно, понимаешь почему – это лампа, форма которой в точности повторяла твою. Говорят, некоторые люди так доверчивы и неосмотрительны, что им часто кажется, будто среди вариантов, которые предлагает жизнь, они выбирают любовь. Но на деле, сами не понимая этого, выбирают ерунду, какую-нибудь безделушку вроде фальшивой лампы. А когда они по-настоящему выбирают любовь, то даже и не догадываются об этом. Но тем и прекрасны люди из вашего мира, из Севастополя. Они естественны и просты. А псевдолампа твоей Феодосии имела еще одну важную функцию: от нее-то девушка и получала информацию – все то, что ей нужно знать и делать. Разумеется, все это происходило, когда тебя не было рядом.

– Хватит! – не своим голосом воскликнул я. – Она любила меня по-настоящему! Это невозможно сымитировать, это нельзя получить от лампы!

– Никакой любви не предполагалось, – отозвался Крым и неожиданно продолжил: – Любовь, как и вообще жизнь, – она осталась внизу, в городе. А в Башне разве можно жить? Башня – для другого. Фе это понимала. Она знала, что продуман каждый шаг, и лучшее, что можно предпринять, – это сделать его точно так, как он продуман. Помнишь человека, который меня сбил, когда я догонял тебя у лифта? Ведь это тоже Фе. Ты слишком медленно бежал, а мне нельзя было поймать тебя, мне нужно было только напугать, зародить в тебе мысль о преследовании.

Я хотел ответить, но картина, что возникла передо мной в тот момент, лишила всех слов. Крым дотронулся до черной скалы, и внезапно в лицо мне ударил свет. Я увидел, что Кучерявый держал толстую черную ткань, что закрывала вход в маленькую пещерку, спрятанную в скале.

– Тебе пора отдыхать, – сказал мой спутник. – Я не буду говорить тебе много. Это все сложно, понимаю. А что-то тебе предстоит понять самому. Для этого и нужно одиночество. Не бойся, мы встретимся в нужный момент.

Я шагнул за занавес и увидел светлый ламповый сад. Посреди него было небольшое углубление, наполненное чистой голубой водой, по краям которого лежал светло-бежевый мелкий песок, в него были вкопаны лавочки и мягкие стулья. Их накрывали тени все тех же деревьев с электрическими листьями, но они давали столько света, что я чувствовал себя как будто на природе, да и свет их был другим – не привычно холодным, проливающимся в тусклых коридорах, а будто бы ярким, солнечным. Здесь не было комнат или других выходов – по крайней мере, я их не видел. Вокруг были все те же пещерные стены, сходившиеся надо мною в низкий купол.

– Располагайся, – коротко сказал Крым, но я тут же крикнул ему, не давая уйти:

– Ты врешь мне! Зачем все эти слова о помощи? Ты делал все, чтобы я не дошел! Фе не могла быть с тобой! Не могла желать моей смерти! Даже потери лампы она не стала бы мне желать! Вы…

Кучерявый посмотрел на меня с укоризной, развернулся и хотел выйти, но в последний момент передумал.

– Мы не можем постоянно обсуждать одно и то же, – твердо сказал он. – Мы испытывали и провоцировали тебя, справедливо ожидая, что ты раскроешься. И ты не подвел нас. Так не подведи и теперь.

– Да уж, вы постарались, – зло бросил я.