Севастопольский конвой

– Вы слышали? Он, видите ли, «говорит»!.. А я, по-твоему, чем занимаюсь, ты, абориген хренов! – рявкнул Мишка Злотник на пленного так, что тот перестал вздрагивать.

– Не смейте мне хамить, – поиграл он желваками, довольно быстро приходя в себя. – Перед вами – офицер.

– Лично я вижу перед собой предателя, – вмешался в их разговор сержант. – Кто такой? С чьего плеча барахлишко? Где разжился на лейтенантские «кубари» Красной Армии? Что ты телишься, как старая моржиха после пятого аборта?!

– Могу и представиться. Поручик Елагин, – аристократически кивнув головой, процедил диверсант.

– Это ж какой такой поручик? Какой армии?

– Русской, естественно.

– А мы, по-твоему, кто такие и какой такой армии служим? – наседал на него Жодин.

– Вам лучше знать, – как можно дипломатичнее ответил диверсант, стараясь не вводить сержанта в буйный гнев.

– Только поручиков у нас что-то не водится.

– В семнадцать лет я уже был прапорщиком Белой армии барона фон Врангеля. В семнадцать лет – истинным офицером. Вам это о чем-то говорит?

– Только о том, что перед нами – один из представителей продажного белого офицерья.

– Не забывайтесь, унтер-офицер, не забывайтесь, – незло осадил его поручик. – Тем более что перед вами еще и дворянин.

Напомнив себе о дворянском происхождении, Елагин внутренне встряхнулся и, широко расставив ноги, брезгливо осмотрел себя и ту лужу, которая растекалась вокруг него, как бы говоря: «Сначала дайте мне возможность привести себя в порядок, а затем уж задавайте свои дурацкие вопросы».

Ему уже было под сорок. Худощавое, слегка удлиненное лицо аристократа, с мясистым, явно широковатым для столь аристократического лика, носом; короткая стрижка с подернутыми первой сединой висками и узкий подбородок – клинышком, как раз под профессорскую бородку.

– Так бы сразу и признал, что ты – беляк, угнетатель и диверсант, – не позволил Мишка Минер сбить себя и товарищей с воинственного настроя.

– Я и не скрываю этого.

– И служишь румынам.

– Я служу России, – окинул его презрительным взглядом Елагин.

– Если ты весь такой белый и русский, то с какого похмелья подался в конюхи к этим «мамалыжникам»? – кивнул он в сторону все еще покачивающихся на прибойной волне тел.

– Этих, как вы изволили выразиться, «мамалыжников» я презираю точно так же, как и коммунистов, на конюшне у которых унижаетесь вы, господа.

Даже обращаясь лично к Злотнику, поручик с усталой грустью продолжал смотреть куда-то в сторону степи, лишь время от времени снисходительно бросая взгляд на сержанта Жодина, как старшего по чину. И при этом в упор игнорировал самого Мишку.

– Нет, ты слышал, Жора? – интеллигентно возмутился Злотник. – Еще не перекрестившись на свет божий, этот сельдь маринованный уже пытается меня, Мишку Минера, умыть? Это ж по какому разряду должок записать прикажете-с, господин поручик-с?

– Ах, эта ваша еврейско-местечковая манера изъясняться, господа нижние чины… – вновь брезгливо поморщился поручик. – В том, настоящем, русском флоте за одно только неуважение к офицеру, пусть даже пленному, вас посадили бы в карцер и поучительно высекли.

Злотник попытался огрызнуться, однако сержант резко одернул его:

– Отставить. Поручик прав. Офицер – он и в плену офицер. А значит, отношение соответствующее.

Умолкнув, они внимательно, с нескрываемым интересом, осмотрели пленного. До сих пор белых офицеров им приходилось видеть только в фильмах, а посему само существование этой «политической породы» прекратилось для них в далекое время Гражданской войны. А тут вот он – «господин поручик-с» собственной персоной…

Жодин уже понимал, что как капитану корабля ему следовало бы взяться за допрос «беляка» по-настоящему, но, пораженный красноречием Мишки Злотника, все еще жадно ловил каждую его фразу. В Одессе всегда ценилось умение красиво «сказать за жизнь так, чтобы это таки-да было сказано». И Мишка Минер, эта поселковая босота, сказать в самом деле умел. Будучи коренным одесситом, Жодин понимал это и дипломатично склонял перед Мишкой, этим босяком из Бугаёвки, свою просветленную голову. Вместе с ним сержант восседал теперь на канатном рундуке, и философски умилялся каждому его изречению. Однако же пора было учинять настоящий допрос.

– Почему в десанте вы оказались в форме красноармейца? – спросил он Елагина.

– Понятное дело, почему, – криво улыбнулся поручик. – Для диверсионной работы в тылу противника.

– С вами был еще кто-либо, кто тоже готовился к диверсиям?

– Поскольку они уже погибли, а операция сорвана, – процедил белогвардеец, – могу сообщить: было еще двое.

– Действительно погибли или все-таки добрались до берега?

Поручик снисходительно ухмыльнулся и решил, что никаких заверений по этому поводу не последует.

О чем еще можно поинтересоваться у этого белогвардейского диверсанта, Жодин не знал, а посему наступило длительное неловкое молчание.

– Комбату доложил, – спасительно появился из чрева судна ефрейтор Малюта. – Требует доставить пленного на берег вместе с нашим погибшим.

– Меня собираются переправлять на берег? – сдержанно встревожился поручик, вновь обращаясь к Жодину.