— Разумеется, замечательно, что в таком возрасте мистер Хейл решился оставить дом, где прожил двадцать лет, и давно устоявшиеся привычки ради неосязаемой идеи — скорее всего, ошибочной, хотя это неважно. Невозможно им не восхищаться, но в то же время не сожалеть о его судьбе. Чувство это напоминает то, которое мы испытываем к Дон Кихоту. Безупречный джентльмен! Никогда не забуду, сколь утонченный прием он оказал мне в Хелстоне.
Слегка умиротворившись и желая верить — ради собственного душевного спокойствия, — что поведение бедного Хейла действительно чем-то напоминало чудачества Дон Кихота, мистер Белл проворчал:
— Да вы совсем не знаете Милтона! Ничего общего с Хелстоном! Я не был в деревне многие годы, но уверен, что все — каждая палочка и каждый камень — осталось на своих местах, точно так же, как столетие назад. А Милтон! Езжу туда каждые четыре года, родился в этом городе, но, поверьте, порой не знаю, куда идти: теряюсь среди складов, построенных на месте отцовского сада. Что же, сэр, здесь наши пути расходятся. Спокойной ночи. Полагаю, завтра утром встретимся на Харли-стрит.
Глава 45. Не только сон
Мысль о Хелстоне проникла в живое сознание мистера Белла после беседы с мистером Ленноксом и всю ночь не давала покоя. Он снова стал молодым тьютором того колледжа, где теперь носил звание профессора, и гостил в доме недавно женившегося друга — гордого мужа и уважаемого викария Хелстона. Вдвоем они то и дело перепрыгивали через бесконечные весело журчавшие ручьи, отчего находились в воздухе не меньше, чем на земле. Время и пространство не существовали, хотя все вокруг казалось вполне реальным. События измерялись душевным откликом, а не собственной сущностью, поскольку сущность отсутствовала. Деревья стояли в великолепном осеннем наряде; теплые ароматы цветов и трав радовали обоняние; молодая жена друга двигалась по дому, излучая раздражение по поводу отсутствия богатства, как когда-то гордость за красивого и преданного супруга.
Сон настолько походил на явь, что, проснувшись, мистер Белл принял явь за сон. Где он находится? В душном, хотя и красиво обставленном номере лондонского отеля! Куда исчезли те, кто только что двигался, говорил, брал за руку? Умерли! Легли в землю! Пропали навечно, сколько бы ни продолжалась вечность. Да и сам он постарел и редко ощущал прежний наплыв сил. Полное одиночество существования показалось в этот момент совершенно невыносимым. Мистер Белл поспешно встал и постарался забыть сон в торопливых сборах на завтрак к Ленноксам.
Во время беседы ему не удавалось следить за всеми подробностями рассказа адвоката, в то время как глаза Маргарет то и дело расширялись, а губы бледнели по мере того, как свидетельства, способные оправдать Фредерика, рассыпались одно за другим. Дойдя до последней надежды, даже мистер Леннокс оставил холодную профессиональную манеру и заговорил спокойнее, мягче. Маргарет и прежде сознавала безнадежность положения, но сейчас одно разочарование следовало за другим с безжалостной неумолимостью, поэтому в конце концов не выдержала и расплакалась. Мистер Леннокс прекратил чтение и заметил с тревогой.
— Наверное, не стоит продолжать. С моей стороны было, видимо, неосмотрительно это предложить. Лейтенант Хейл сейчас вполне счастлив, обладает лучшими перспективами, чем на флоте, и принял родину жены как свою собственную.
— Все верно, — согласилась Маргарет. — С моей стороны крайне эгоистично о чем-то сожалеть, но я чувствую себя очень одинокой, потому что потеряла брата навсегда.
Генри Леннокс сложил бумаги и мысленно посетовал, что пока не настолько богат и влиятелен, чтобы решить вопрос так, как бы того хотелось; мистер Белл высморкался, но ничего не сказал. Спустя минуту-другую Маргарет взяла себя в руки и с обычным самообладанием любезно поблагодарила мистера Леннокса за труды, постаравшись сгладить неловкость.
Прежде чем попрощаться, мистер Белл подошел к Маргарет:
— Хочу завтра съездить в Хелстон, навестить старую обитель. Может, составишь мне компанию? Или боишься, что дорога утомит, а воспоминания окончательно расстроят? Говори, не стесняйся.
— Ах, мистер Белл! — воскликнула девушка, но больше не смогла произнести ни слова: поднесла к губам старую, искореженную артритом руку и поцеловала.