Северянин (СИ)

          — Отрадно слышать, — кивнул Олаф. — Расскажи-ка мне о ярлах теперь. Знаком я со многими был да давно уж вестей не получал. Кто жив? А кто уже почил на поле брани? Остались ли прежними границы владений?

          Торир задумался:

          — Кто жив, а кто уже и нет. Ярл Бранд недавно отбыл к праотцам.

          — Как это случилось? — нахмурился Олаф.

          — Как происходит это с большинством из нас? Лихой поход, лихая битва и славная смерть.

          Трюггвасон кивнул, помолчал немного.

          — Еще что скажешь?

          — Хм… ярл Виглик нынче владения расширил. Пожалован ему на юге кусок земли добротный.

          — А что с Иваром-ярлом?

          — С ним что? Старик силен и крепок. Снова появляется на пирах и тингах.

          — Я рад. А конунг Хакон Могучий? Как правит он? Справедлив ли? Мудр ли? Любим народом?

          — Конунг наш столь могущественен, что никто не смеет говорить ничего, окроме того, что хочет слышать он. Но… — умолк Торир.

          — Да? — подбодрил его Олаф.

          — Думается мне, причина тому в отсутствии достойной замены ему. По правде сказать, я знаю, что многие могущественные люди, а также и народ, были бы довольны и рады, если бы какой-нибудь конунг из рода Харальда Прекрасноволосого стал бы править нами. Но мы не видим никого, кто бы подходил для этого, и всего больше потому, что, как показывает опыт, гиблое это дело — сражаться с Хаконом-ярлом.

__________

* Нёкки — древненорвежское название русалок и водяных, существ страшных, связанных с демонами. Полнолуние считалось временем их могущества, когда они заманивали людей музыкой и пением и топили.

========== Глава 20 ==========

                  — А тебе, Эрленд Хаконсон, сын конунга Норвежского? — в голосе Тормода не было ни насмешки, ни вызова. Только какая-то бесконечная усталость. Кто знает, может, задай он свой вопрос несколько иначе, другим был бы и ответ на него. Но вот эта усталость… ее так хотелось прогнать, изничтожить, заставить уйти и боле не возвращаться. То, как выглядел Тормод при смешанном свете луны и пламени, и то, как он при этом говорил… Нельзя было поверить, что это один человек. Слова принадлежали рабу, а взгляд — несокрушимому воину.

          Зачарованно глядя на молодого мужчину, в теле которого сейчас, казалось, сошлись две стихии, Эрленд плавно поднялся и, подойдя столь близко, что чужое дыхание сделалось ощутимее собственного, провел кончиками пальцев по бледной щеке. Колючие волоски защекотали кожу. Указательный палец скользнул к губам и слегка надавил на нижнюю. Тормод не шелохнулся, только едва заметно прищурился, все еще ожидая ответа. А Эрленд закрыл глаза и покачал головой. Что тут скажешь? Быть может, он знал, чем все закончится, еще в ту наполненную громом и молниями ночь, когда подобрал скулящего от боли отцовского трэлла. Или даже раньше, просто не хотел признавать. Пожалуй, нити их судеб сплелись еще на грязном заднем дворе, где рабы тягали здоровые мешки.

          Эрленд надавил на губу чуть сильнее, чтоб показались влажно блестящие зубы. Он-то понимает, а вот Тормод, похоже, нет. Хоть и смотрит выжидательно, только вряд ли может ответ представить. Такое извращение лишь высшая знать и позволить себе может. Карлам не до того, их радости куда проще.

          Что ж, коли так решили Норны посмеяться над глупыми людьми, Эрленд не будет противиться. Пусть с невольниками ложиться ему еще не приходилось, но сейчас… эта ночь с трэллом не будет падением. Эрленд оглядел Тормода и сам себе возразил: не раб был перед ним, как бы упрямо ни блестел ошейник.

          — Бог. Ты бог, покинувший Асгард. А я лишь человек, в руках которого ты оказался. И теперь… я хочу насладиться.

          Тормоду вспомнилось, как, впервые увидев Эрленда, он подумал, что тот слишком хорош для простого человека. А теперь Хаконсон называет богом его.

          Руки Эрленда смыкаются за спиной Тормода, он прижимается тесно-тесно, вдыхая терпкий запах мужчины. Вкусный, хмельной, пробуждающий похоть. Когда-то давно отцовская шлюха обвинила его в мужском бессилии. Что ж, он и вправду редко брал женщин и всегда был с ними холоден, но лишь потому, что даже самая томная девица не сравнится с мужем во страсти. Низко, утробно зарычав, Эрленд склонился над шеей Тормода, кусая и зализывая следы собственных зубов.

          Тормод не понимал, что происходит, но ему нравилось. От мест прикосновений по телу бежали горячие ручейки. Они разогревали кровь, гнали стужу, сковывавшую нутро. И становилось жарко. Хотелось так же кусаться и царапаться, чтоб и вправду смешавшиеся лед и пламя смогли прорваться наружу, прекратили распирать грудь и давить на горло. Тормод обнял в ответ и впился пальцами в крепкую спину. Мускулы перекатывались под ладонями, чужие руки нагло оглаживали бока и бедра, внизу живота начинало сладко тянуть… Словно дурмана хлебнул — в голове туман, но хорошо.