Северянин (СИ)

          — Волосы-то рыжие, что огонь, прибраны были… а мы их порастрепали, повыдергали! Личико попортили — негоже так разбазариваться… Она сначала глазюками своими зеленючими зыркала, а потом прикрыла, взгляд свой бесстыжий спрятала. Любовничков звала: Эрленд, — тонко простонала старуха, — Тормод… Тьфу, срам какой!

          Баба сплюнула на землю — как только ни на кого не попала — а Ингигерд метнулась прочь. Вот и много в Норвегии рыжих да зеленоглазых красоток. И Тормодов много, а все чует сердце — не чужую девку камнями забили.

***

          Старик не любил ветер. Ветер означал холод и тучи брызг, срывающихся с гребней злых волн. Старик не любил тучи — они скрывали веселое яркое солнце. А еще в непогоду птицы, что обычно так развлекали хмурого Старика, прятались в своих гнездах на вершинах скал, и ему становилось грустно.

          Старик рассеянно взирал на бурное море, ожидая, покуда уляжется ветер и очистится небо. Не сразу, но его взгляд привлекли мелкие щепочки, качающиеся на волнах, — корабли. Четыре хрупкие деревяшки, скачущие на беспокойной поверхности. Обычно Старик не глядел на корабли — чего в них интересного? — но сегодня с подзабытым азартом гадал: выплывут аль разобьются.

          Резкий порыв погнал суденышки к Старику, и тот уже представил, как щекотно расколются они о его крепкое тело, но рулевые, с силой обреченных цепляясь за жизнь, сумели увернуться, обходя огромную глыбу, незнамо каким великаном поставленную средь моря близ берегов острова Хой*: лишь один драккар проехался боком о шершавый камень, да и то лишь весла пообломались да пару досок снесло — можно дальше плыть.

          Старик безразлично взглянул на добравшихся-таки до суши людей и снова отвернулся к морю, позабыв об измученных моряках. Далеко на горизонте засияла яркая полоса света — сквозь тучи пробивалось солнце. А значит, гроза отступала.

***

          Чудом избежав столкновения с громадной, похожей на гигантскую толстую доску, скалой, корабли Трюггвасона пристали-таки к берегу. Утерев со лба смесь пота и морской воды, Олаф спрыгнул на мелкие камушки пляжа и вгляделся в мутную, укрытую дождем даль. Вернувшись взглядом к драккару, Олаф убедился, что его люди не нуждаются в указаниях, и, поплотнее укутавшись в насквозь мокрый плащ, уселся прямо на землю.

          Вскоре рядом опустилось тяжелое тело. Камушки издали тоскливый хрусткий звук.

          — Ну, вот мы и в землях Норвежских.

          — Да… и что-то нерадостно встречают нас!

          — Почему же? Стихия гуляет — только чествует.

          — Что ж… мне по нраву такое толкование. И все же, покуда все не уляжется, придется нам тут сидеть.

          — И посидим, — улыбнулся Торир, — посидим.

          Позже, когда небо посветлело и ливень обратился моросью, Трюггвасон послал к местному ярлу гонцов, велев позвать того для разговора.

          Ярл Вигфусс, полный, лысоватый мужичек, прибыл, когда горизонт уже окрасился алым. К тому времени люди Олафа уже успели развести огонь и начали поджаривать куски подчерствевшего хлеба. Кровавые сполохи, играющие на темной поверхности беспокойного моря, навевали тоску и тревогу на испуганного ярла.

          Олаф поднял кубок, приветствуя гостя, и жестом предложил сесть. Вигфусс спрыгнул с недовольно всхрапнувшего коня и, потоптавшись на месте, опустился у костра. Ему налили вина и предложили хлеба с сыром.

           — Угощение наше весьма нехитро, — начал Трюггвасон, — ты уж не обессудь. Но вино хорошо, испробуй! Его привезли с далеких южных земель, где лозы винной ягоды растут повсюду и солнце столь горячо, что дарует плодам их невиданную здесь сладость.

          Вигфусс принял напиток и пригубил вино.

           — Благодарю. Мне доложили, что прибыл в земли мои великий воин и что желает говорить он. Только не поведали ни кто ты, ни зачем здесь.

          — Имя мое Олаф, сын Трюггви. Предки мои славны и имениты, но пуще прочих велик был Харальд Прекрасноволосый, первый конунг Норвежский, — и, не дав Вигфуссу осознать, кто перед ним сидит, продолжил: — А прибыл я, дабы избавить земли своих предков, свои земли, от гнета конунга, что не чтит законы, для которого честь воина — пустая Блажь. Я возглавлю священную Норвегию по праву крови своей, и править буду как велит закон и Бог единый.

          — Бог… единый? — едва шевеля бледными губами, переспросил Вигфусс.

          — Да, единый! Единственно истинный и всемогущий, единственный, достойный преклонения! — и такой правоверный огонь горел в тот момент в глазах Трюггвасона, что и невозможно поверить было в правдивость слов, что шепнул Олаф как-то на ухо Норду.

          — Но…

          — Ты признаешь, признаешь меня конунгом своим, принесешь клятву верности. И крестишь своих людей!

          — Я… я… — хотел было возмутиться Вигфусс.

          — Мои люди просто перережут твоих. Может, на этих скалистых островах народу и поболе, чем у меня будет, да только много средь них крестьян да трэллов. У меня же — лишь искусные воины. Решай.

          — Мы… мы примем крещение.

***

          — Ты больно задумчив сегодня, — протянул Хакон, глядя как его личный раб вяло выставляет перед ним кушанье, — и угрюм сверх обычного. Неуж есть что, гложущее твой разум?