Северянин (СИ)

          — Кажись, два драккара.

          — Жаль, — глаза Норда забегали по комнате, — но… в Дублин… Да! Решили, коли меня тут не достали, убрать его там. Уничтожить первопричину своих бед. Что ж, мудро, мудро…

          — Нам что делать надобно? Иль пока не шевелиться?

          — Нам? Да… ты там понежнее, а? — передергивает лопатками Норд. — Больно ж!

***

          Убедившись, что сын уснул, Тора приподнялась на постели и выглянула в окно. Яркая круглая луна, прекрасная в своем серебряном сиянии, насмешливо светила на темных небесах. Горделиво поблескивая круглыми боками, она затмевала звезды и издевательски вопрошала у Торы: «Как стала ты такой?»

          Женщина опустилась обратно на ложе и отвернулась к стене — она не знала, как ответить луне. Не понимала, как могла потерять свое очарование. В какой момент стала глупой приживалкой в доме конунга.

          Эрик захныкал во сне, спинывая ногами одеяло. Тора прикрыла глаза и прижала мальчика спиной к своей груди. Тот еще пару раз всхлипнул и затих. Зарывшись пальцами в пушистые волосы, Тора уткнулась носом в лохматую макушку, пахнущую молоком и хлебом — такой мягкий, детский аромат.

          Нет, нельзя так, нельзя. Ради сына, ради Эрика, она должна вернуть влияние на конунга. И она вернет.

          Переезд в Медальхус настораживал. Хакон неспроста решил поселиться в стороне от города. Он был напряжен и напуган. С момента казни Ингеборги он вел себя странно. Точнее, это началось чуть раньше. Надо бы узнать.

          Ингеборга. Глупый Огонек. Сиял-сиял да весь выгорел, пепла не осталось. Но… это жизнь. Тоже могло быть и с Торой. Остается лишь вздохнуть, пожалеть да забыть.

          Ночную тишину прорезал дикий визг. Эрик подскочил и вжался в мать. Та мысленно прокляла крикливых дур. Чмокнув мальчика в лоб, она встала и подошла к двери. Приотворив ее, Тора выглянула из комнаты. Два здоровых мужика тащили молодую, извивающуюся, как змея, женщину. Тора выругалась и хлопнула дверью. Очередная шлюха в постель Хакона. Может, чья-то дочь, а может, и жена. Без разницы. Пусть сегодня конунг еще раз развлечется, а завтра он вспомнит, что значит делить страсть с настоящей хищницей.

***

          Эрленд тоже проснулся, услышав крики. Вот же гадство — и как отцу не надоедает? Он накрылся одеялом с головой и снова закрыл глаза, но сон не шел. Вот же ж папаня — и сам ночами колобродит и другим отдыхать не дает. Другим… Эрленд вспомнил о личном рабе Хакона. Тот всегда был при отце. Интересно, он и сейчас у постели сидеть будет? Уголки губ Хаконсона дернулись вверх. Лениво потянувшись, он сел на постели и взъерошил волосы. Причесался пятерней, поправил челку. Встал, одернул тонкую сорочку и выскользнул за дверь: любопытство — одна из сильнейших человеческих страстей.

          Тормод обнаружился примерно там, где Эрленд и предполагал его найти: сидящим на полу в коридоре, чуть поодаль от покоев конунга. Положив голову на скрещенные на коленях руки, он пытался спать. Эрленд довольно улыбнулся и спросил слащаво-понимающим голосом:

          — Выгнали?

          Тормод встрепенулся, поднял мутный сонный взгляд, пару раз моргнул и, задрав руки, прогнулся в спине, упираясь затылком в стену.

          — Угу, — подтвердил он, снова садясь ровно.

          — Приютить? — отстраненно, словно обращаясь к самому себе, произнес Эрленд.

          — За мной, что ль, сюда пришел? — прищурился раб.

          Эрленд скривился:

          — Еще чего.

          — За мной, — уверенный кивок.

          Из комнаты Хакона донесся придушенный вопль, Тормод поморщился, как от резкой боли. Так же… наверно, так же в свой первый раз кричала Ингеборга. И куда горше, когда ее убивали.

          — Пошли уже, — буркнул Хаконсон.

          У себя Эрленд сразу же поджег факел, и тусклый хищный свет разогнал тьму. Тормод подошел к окну.

          — Полнолуние.

          — Высматриваешь нёкков*? Так они только девами интересуются, не нужен ты им.

          — Правда? — будто удивился Тормод. — А я боялся.

          — На что ты им? — упал на лежак Эрленд.

           Тормод пожал плечами и развернулся. Теперь со спины его подсвечивала луна, и медно-рыжие волосы казались холодными, как остывшая кровь. На одной скуле плясали отблески пламени, а в темных, настороженно-прищуренных глазах мерцали хищные искры.

          — А тебе, Эрленд Хаконсон, сын конунга Норвежского?

***

          Олаф сидел на тяжелом резном стуле с высокой спинкой и, снисходительно улыбаясь, слушал северного гостя.

          —… нет счастья большего, нежели… — речь огромного норманна плавно лилась, словесные дифирамбы должны были услаждать слух, но в конечном итоге лишь нагоняли сонливость, — …и я смею надеяться… — Трюггвасон еле подавил зевок, — … твое гостеприимство, что…

          — Я рад видеть тебя, ярл Торир, — решил ускорить приветствие Олаф. — Добрым ли было море в дороге долгой?

          — Это было одно из лучших моих путешествий, — подобострастно ответил гость.

          — Я рад. Расскажи мне про Норвегию лучше, страну предков моих.

          — Что хочешь знать ты? — с готовностью откликнулся Торир.

          — Как дела в стране? Как люди живут?

          — Хороша Норвегия, крепка. Нет там сейчас ни войн, ни раздоров. Зима легкой была. Скот недавно повыносили, а животина уж резвится вовсю — быстро отошла. Д'oбро снег увлажнил землю, шибкий урожай будет. Хороша Норвегия.