Северянин (СИ)

          Удар о землю на мгновение проясняет разум. Последний всполох чистого сознания рождает слезы на бледном худом лице. И, задыхаясь от холода и боли, Ингеборга шепчет:

          — Тормод…

          — Еще любовничка вспомнила, — гогочет кто-то в толпе. Но Ингеборге все равно. Уже — все равно. Телу холодно, а внутри тепло, от стоящей перед глазами улыбки брата.

          — Прости. Люблю тебя. Очень.

          Тонкое тело еще долго бьют и ломают. Похоже ли на человека то, что остается? Не слишком. Просто грязная куча мяса и обломков костей. Люди жестоки. Конечно, лишь до тех пор, покуда зверства не коснутся их самих. Да только… никто не думает об этом наперед.

***

          — Нет! Пустите! Куда вы меня тащите? — крик сестры рвал душу на части. Ярость застлала глаза. Плевать на все: на договоренности, на месть, на поруганное имя рода и холодное равнодушие, с коим смотрела на него Ингеборга последние годы. Плевать на то, что поздно оно уже, спасать-то. Смотреть и ничего не делать — попросту невозможно. Проклятый палач ударяет Ингеборгу, и всякая осторожность улетучивается — с тихим рыком Тормод кидается вперед, но его останавливают: одна сильная рука обхватывает за талию, предплечье второй давит на горло.

          — С ума сошел? — злой шепот на ухо.

          — Пусти, — хрипит Тормод.

          — Идем, — руки тянут, Тормод борется, шею сдавливают сильнее и сильнее, воздуха начинает не хватать, — давай же, шевелись. Нечего тебе на это смотреть. Ты ничем ей не поможешь… идем же…

          Брыкающегося и сопротивляющегося Тормода тащат по темным коридорам. Когда он начинает бороться сильнее, его ноги с тяжкими вздохами отрывают от пола, а порой несильно пинают.

          Дверь в свои покои Эрленд открывает, наталкивая на нее Тормода, после чего с силой ударяет его в грудь, так чтоб отцовский раб повалился на лежанку, и, устало выдохнув, запирает комнату на засов.

          Упав, Тормод вжался лицом в колючую шерсть одеяла и протяжно завыл. Хотелось… хотелось, чтоб его разбудили и сказали, что все это — смерть отца, похищение Ингеборги, рабство, страшная сцена готовящейся казни — просто кошмар, морок. Проснуться в родном домишке на краю деревни, увидеть на столе резак и незаконченную фигурку, хмурого Эрика, точащего секиру, и смеющуюся Ингеборгу.

          Лежак скрипнул, прогибаясь под весом Эрленда, шершавая ладонь легла на лохматую макушку.

          — Тише, тише… все, — пальцы Тормода сжались на покрывале. — Сейчас погодь, — не вставая, Эрленд дотянулся до мешка, валяющегося на полу, и, запустив в него руку, выудил плоский кожаный бурдюк. Вытянув пробку, он потрепал Тормода по волосам:

          — На-ка, выпей.

          Тормод поднял голову, посмотрел на Эрленда совершенно сухими, но какими-то горячечно блестящими глазами и послушно взял флягу. Внутри оказался зимний эль — напиток дорогой, но крепкий. Тормод закашлялся, отхлебнул еще, протянул флягу Эрленду, но он лишь покачал головой и, упершись кончиками пальцев в дно посудины, прижал горлышко к губам Тормода. Тот сделал пару глотков и отвернулся. Ярость ушла, выжженная алкоголем. Осталась лишь холодная пустота, заставляющая дрожать в ознобе. Весь мир казался далеким, даже собственное тело ощущалось чужим.

          Эрленд качнул головой:

          — Спи, — Тормод непонимающе моргнул, — спи. А проснешься — все уже кончится.

          Тормод послушно лег, но уснуть, конечно же, не сумел, хотя и бодрствованием его состояние назвать нельзя было. Эрленд все так же сидел рядом, перебирая рыжие пряди. Глупый-глупый раб… или все же не раб? Не похож на трэлла ни лицом, ни духом. Он… его не хотелось бить, ломать, калечить, чтоб заставить… а что, собственно, заставить? Эрленд и сам не знал, за что порой забивал рабов. Видел только, что в них словно чего-то не хватает, а у Тормода оно есть. И чего он за девицей этой погнался? Красивая, шельма, но пустоголовая. А этого вон колотит так, что зубы стучат. Влюбился он в нее, что ли? Не похоже… Впрочем, очухается — расскажет.

          Эрленд пятерней отвел волосы со лба Тормода и увидел, что по его лицу бегут ручейки слез. Сделалось как-то жутко: нет, Эрленду по-прежнему было ничуть не жаль надоедливую распутницу, но вот плачущий мужчина… есть в этом что-то страшное, дикое. А еще… где-то кольнул вопрос: «заплачет ли кто-то так же обо мне?»

***

          Проснувшись, Тормод пару раз сонно моргнул и потянулся. Голова тупо ныла, мышцы затекли.

          — Пить хочешь? — тихо спросил из темноты сидящий на полу Эрленд.

          Тормод пожал плечами и сел. Было тоскливо и неуютно. Не дождавшийся внятного ответа Эрленд заговорил:

          — Почему? — вопрос заставил вздрогнуть.

          — Что?

          — Почему ты так хотел ее защитить? — Тормод рвано, словно преодолевая чудовищное сопротивление, вдохнул, но по-прежнему молчал. — Любил ее? Эта… она и с трэллами спала? Или, наоборот, была тебе недоступна?

          — Сестра, — сипло, убито.

          — Что?

          — Родная сестра, — уже громче, но все равно сломленно.

          — Да… как…