Северная экспедиция Витуса Беринга

«Святой Петр» лежал на мели, наклонившись на бок; он медленно погрузился в рыхлый песок залива на глубину около двух с половиной метров, до самых планширей. Больше он никогда не вышел в море. Корабль лежал всего в двухстах метрах от лагеря, постоянно напоминая команде об их прискорбном положении. Когда погода ненадолго успокаивалась, моряки медленно вывозили на баркасе остатки еды. Теперь это было сделать намного легче, потому что им не приходилось бороться с волнами в открытом море. Запасы пищи, которые удалось спасти, состояли в основном из ржаной муки и круп, хранившихся в больших кожаных мешках. К сожалению, в трюме мешки подмочило морской водой. Ваксель установил месячный рацион этих продуктов: тридцать фунтов муки (позже снизили до пятнадцати и, наконец, до нуля), пять фунтов подмоченной крупы и полфунта соли. Еду делили поровну между всеми, невзирая на звания и общественное положение, и это в немалой степени помогло сгладить напряжение между офицерами и матросами. Есть муку, впрочем, – не особенно большое удовольствие. А солоноватую крупу, чтобы сделать хоть сколько-нибудь съедобной, приходилось жарить в тюленьем или каланьем жире. «Пока мы не привыкли к этому, наши животы раздувались от метеоризма, как барабаны»[314]. Оставшийся порох тоже оказался подмочен водой и в основном непригоден к использованию – и это было убийственной катастрофой, намного более тяжелой, чем все остальные, что их постигли. Как всю зиму охотиться без пороха?

Переглянувшись, люди увидели на лицах друг друга приметы своих лишений и страданий. «И ежели б тогда откуда-нибудь из посторонних персон господин какой от слуг своих, а командир от подкомандных своих, – писал Ваксель, – приехали туда и посмотрели б на всех, узнали ль бы, кто из них командир или прочие офицеры, или матрос, или плотник, или кто господин или слуга? Поистине сказать: никак не распознали б, но всех бы за равно почли – и офицера за плотника, и господина за слугу, понеже уже не было разни ни между кем и ни в чем, ни у слуги с господином, ни у подчиненного с командиром, ни в почтении, ни в работе, ни в пище, ни в одежде…»[315]

Глава одиннадцатая Смерть и игра в карты

«Святой Петр» лежал на боку, погруженный в песок, заброшенный и поломанный, и все внимание теперь было сосредоточено на новой жизни на берегу. Никто больше не помышлял о плавании к Авачинской губе, да и вообще ни о чем, кроме непосредственного выживания. После того как Вакселя и последних матросов забрали на берег, лагерь разросся, чтобы вместить всю команду. Именно таким он и пробудет всю зиму: скопление грязных, бесформенных палаток из рваной, хлопающей на ветру парусины над холмиками замерзшего песка, укрепленными окоченевшими трупами песцов и выловленным из воды деревом, вокруг маленького тлеющего костра. Обитатели землянок, по предложению Стеллера, разделились на более мелкие отряды; так они могли обеспечить собственные потребности, не нуждаясь в централизованной власти. Поскольку большинство участников экспедиции болели цингой, умирали или уже умерли, в примитивном поселении почти не было движения. Неумолкающий шум ветра заглушал тихие стоны больных.

«Вид на берегу был жалким и пугающим, – писал Стеллер. – Одни больные плакали от сильного холода, другие – от голода и жажды, поскольку рты многих были так ужасно поражены цингой, что они не могли есть из-за сильнейшей боли: десны распухли, словно черно-коричневая губка, полностью скрыв зубы под собой»[316]. Ваксель писал, что «больные продолжали умирать один за другим». А мертвым приходилось «в течение довольно долгого времени лежать среди живых, так как не находилось никого, кто был бы в силах убрать их из землянки, а живые также были не в силах отделиться от умерших»[317]. Живых, стонущих, с остекленевшими глазами, было все труднее отличить от мертвых. Большинство находилось, по словам Вакселя, «в тоске и унынии[318]».