Северная экспедиция Витуса Беринга

Командора привезли на берег 9 ноября; четыре человека несли его на импровизированных носилках, сделанных из шестов, перевязанных веревкой. Его положили в землянку в самой лучшей части прибрежного поселения в дюнах. Матросы шутили о «могиле», которую копают для себя в песке. Стеллер был изумлен, увидев, насколько подорвано уже здоровье командира, но «поразился его собранности и странному смирению». После того как больного уложили в землянку, Стеллер выбрался из своей палатки, и они поговорили с глазу на глаз. Беринг спросил, что Стеллер думает о сложившейся ситуации. Добрались ли они до Камчатки? Натуралист ответил, что, «как ему кажется», это не Камчатка, а затем тихо объяснил свои наблюдения за растениями и сказал, что, скорее всего, они находятся недалеко от полуострова, потому что флора не совпадает и с той, которую он видел на Аляске. Кроме того, Стеллер недавно нашел какие-то обломки, выброшенные на берег, и по ним видно, что они сделаны русскими. Потом он показал Берингу сломанный лисий капкан, найденный на берегу. Он напоминал капканы, которые ставили ительмены на Камчатке, но детали были сделаны не из железа, а из заостренных раковин. Это свидетельствовало о том, что его принесло с Аляски, у жителей которой не было доступа к железу. Не решаясь утверждать этого с уверенностью, Стеллер предположил, что они находятся где-то между двумя континентами. Беринг задумчиво ответил: «Корабль, скорее всего, спасти невозможно; пусть Бог сохранит нам хотя бы лангбот»[304].

Ноябрьские штормы становились все суровее. Такелаж «Святого Петра» покрылся ледяной коркой. Все засыпало снегом, а волны били по кораблю, иногда перехлестывая через борт и заливая трюм[305]. Сильное волнение еще больше замедлило транспортировку людей на берег: плавание на лодке стало просто опасным. Моряки выбивались из сил: им раз за разом приходилось спускаться в ледяную воду, а потом грести от берега к искалеченному кораблю и обратно. Когда 17 ноября разыгрался очередной сильный шторм, на корабле оставались Ваксель и четверо матросов. Ваксель выстрелом позвал на помощь, но лангбот никак не смог бы добраться до него. Шторм бушевал четыре дня; у них закончилась вода, и пришлось пить остатки солоноватой жидкости из бочки, но затем пошел снег, и они выбрались на палубу и стали собирать его и растапливать. Ожидая подмоги, они выбросили за борт еще несколько трупов, чтобы не делить с ними судно.

В своей книге Ваксель подробно описывает, какие меры предосторожности принял, чтобы спасти свою жизнь. Он накрыл лицо и завернулся в одеяла, чтобы спастись от резкой перемены между воздухом в трюме и снаружи. За последние несколько недель он «видел, что многие из наших людей, как только их головы показывались из люка, немедленно умирали, словно мыши»[306]. Также постарался забраться подальше от трюма, его резких запахов и влажных, темных коридоров. На камбузе, по крайней мере, было светлее и теплее, и он смог поддерживать там небольшой огонь. Ему казалось, что, может быть, там будет лучше, чем «на берегу, где пришлось бы валяться под открытым небом, все равно, что на снегу»[307]. Но он ошибался, и «дурной и нездоровый воздух, исходивший из кубриков корабля, в которых помещалось столько людей, в течение двух или трех месяцев не покидавших места, неподвижно лежавших в закрытом помещении на своих койках и справлявших на них все свои естественные нужды, этот дурной и нездоровый запах, повторяю, так скверно на меня подействовал»[308], что Ваксель не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой, ни даже челюстью. 21 ноября, когда его нашли, он был при смерти и лежал в беспамятстве, скорчившись на камбузе; он не мог пройти и двух шагов без поддержки под обе руки. Ваксель покинул корабль последним, несколько раз потеряв сознание по пути до лангбота; его донесли до лагеря на носилках и положили в казармы.