Северное сияние

Надо бы ей ответить, но у меня челюсть сковало, не могу разжать рта. Поэтому просто киваю. Она захлопывает маленькую дверь в «скворечник», а я так и продолжаю стоять у порога. Позади меня с шумом проносится толпа детей всех возрастов, кто на роликах, кто на велике, кто пешком. Это семейный жилой комплекс, дома, вытянутые вверх этажами, прилеплены один к одному, и за каждой дверью семья. Лея тут жила среди них, в тесноте, но с крышей над головой. И там, где-то на её маленьком балконе должен был быть горшок с её петрушкой.

Я опускаю глаза себе под ноги и вижу цветные разводы мела на асфальте. Самое яркое пятно – красное, алое, очень яркий пигмент, необычно насыщенный, это не те мелки, которые продают в Волмарте или Доллараме каждую весну, это дорогостоящий профессиональный материал. А нарисовано им большое сердце, и я стою на нём обеими ногами, прямо в самой середине.

Отмерев, направляюсь в ликёрочный – пьяному всегда проще находить себе оправдания. Но и пьяным быть не помогло: триста спартанцев разом избивали мои внутренности. Я пил и пил, надеясь угомонить эту экзекуцию, пока не отключился вовсе. Просто вес правды был слишком неподъёмным для трезвого ума: Лея отдала мне всё, что у неё было.

Если бы в той точке мне было известно, что поиски займут месяцы медленно таящей надежды, я не уверен, что справился бы. Но в тот день, и в день последующий, и в следующий за ним, можно было жить мыслью, что найду её, отругаю и обниму так крепко, чтобы аж запищала. И больше никогда не дам уйти.

Ты хотела знать, как я принял новость о своём умершем ребёнке? Плохо принял. Но не из-за ребёнка, о котором не знал, а если бы и знал, тогда ещё он был для меня слишком абстрактен, чтобы вызывать чувства. До меня дошло, что я на самом деле натворил, какой удар нанёс близкому человеку… самому близкому… женщине своей любимой. Я выбрал не её. Пусть это был не глобальный выбор, а временный: в схватке «беременная и суицидально опасная Карла» против «злая и разъярённая Лея» я выбрал уязвимого. Обязан был почувствовать, как важно было остаться с Леей, но не почувствовал. В тот момент мне казалось, они обе для меня важны, и я поеду к той, которой нужнее. Другой вопрос, во что эта помощь вылилась…

Неприятно чувствовать себя дерьмом, но чувство вины гораздо хуже –заело. Не помогла даже операция: большую часть моей печени отрезали и пересадили Лее, это дало ей шанс жить, а мне простить себе собственные грехи, но грязный карман всё ещё при мне. Только когда обнимаю её или целую, если она позволяет, он становится не таким тяжёлым и вонючим. И мне страшно уезжать от неё. Чем дольше мои отъезды и чем дальше они, тем невыносимее. Я знаю, что это паранойя, но уехав однажды не вовремя, теперь обречён до самой смерти бояться ступить в сторону шаг. И тогда, в тот день, когда я получил звонок из лаборатории насчёт её анализов, меня впервые переклинило: положил трубку, сел на пол и сидел так, пока не стемнело, то есть, как минимум, часов семь. Спасибо мочевому пузырю, вывел из ступора. Из дома не выходил почти неделю, но желудок всё-таки заставил очнуться и посетить магазин, когда продукты закончились. Потом пришлось взять себя в руки, чтобы начать поиски, и вот тут-то и началось самое страшное.

Когда однажды я попал в аварию и, очнувшись спустя недели, не мог пошевелить ногами, когда не чувствовал их, и врачи грустно делали пометки в своих файлах, мне казалось, ничего этого страшнее нет. Но на следующий день принимать факт инвалидности стало капельку легче. Через неделю ощутимо проще. А через месяц я вдруг понял, что продолжаю жить. Я теперь другой, моё тело другое, и жизнь будет другая, но она продолжается.

В те шесть месяцев изнурительного поиска Леи с каждым днём становилось беспрогляднее. У меня внутри было такое жуткое ощущение, что я опаздываю на поезд, под названием «жизнь». Ещё оно было похоже на тугую пружину, затягивающую меня целиком, сжимающую всё сильнее и сильнее. Тревога не давала дышать, ни на секунду не ослабевала, а только становилась сильнее. Я сказал врачу, что не могу спать, и у меня депрессия из-за болей в спине, он выписал обезболивающее, снотворное и антидепрессанты, но ничего не помогло кардинально. Вместе с надеждой таял мой вес, адекватность и желание шевелиться.

Карла звонила, рассказывала, как проходит беременность, я слушал, не отвечая, и она сказала, что у меня с головой непорядок, и мне нужно к специалисту. Я перестал отвечать на её звонки, и она явилась сама. Как нашла мой дом? Марлис дала ей адрес. Откуда Марлис он известен? Ей Лея когда-то сообщила.

Почему я не имею понятия, ни где может быть моя жена, ни кто мог бы владеть такой информацией? Какой же я к чёрту муж, если даже не знаю её номер телефона, если мне не известно ни одного имени, с кем дружила или хотя бы общалась моя жена? В хосписе мне дали её старый адрес, но там мои муки уже случились чуть раньше.