Северное сияние

Его заботит, что я ем и сколько сплю, какое бельё ношу, и не трёт ли мне лифчик, потому что это очень важно, и ВОЗ говорит, что его неправильная форма может даже стать причиной онкологии.

– Трусы тоже должны быть удобными, нигде не давить. Особенно в важных местах.

Какие именно места важные, он не уточняет. Потом, когда летом мы собираемся в Италию на море с детьми, и мне нужны стринги под брюки и вечернее платье, я не могу найти ни одной пары.

– Как, по-твоему, я буду выглядеть в платье с пропечатывающимися трусами бабульки?!

– Главное, здоровье. Остальное фигня. Я там отправил тебе ссылки в мессенджер на сайты для скрининга по поводу рака шейки матки. Бесплатная государственная программа.

Пару месяцев назад мы ездили делать маммографию по такой же бесплатной программе. А ещё за месяц до этого очень платно проверяли мои зубы.

Иногда Лео бывает слишком много в моём личном пространстве, и это утомляет. Оказывается, у любви есть и обратная сторона. И Экзюпери был прав: когда тебя любят, ты несёшь за это ответственность.

Глава 14. Освобождение

At Long Last by Johannes Bornlöf – [Orchestral Music]

Дверь за собой я закрываю бесшумно. В доме тепло – Лео всегда очень тщательно за этим следит, поэтому можно снять влажные после дороги носки и ступать по деревянным доскам босиком. Кто знает толк в кайфе, тот поймёт. В местах, где проходят трубы, доски пола тёплые, и от удовольствия я даже зажмуриваюсь. Как Котейка, свернувшийся клубочком, здесь же, у моих ног. В самом начале, когда перед нашим переездом Юван Старший только поменял в этом доме полы, они так сильно пахли лесом, что я впадала в транс. И сейчас запах дерева всё ещё есть, хотя почти уже неуловим, но всё также головокружителен. Здесь все так делают: настоящее дерево, тщательно и с любовью обработанное, непокрытое никакой химией, даже лаком, чтобы не забивать запах и энергию природы. Поэтому пол получается светлым, пахучим и уютным на ощупь. В спальнях Юван и стены с потолками переделал – заменил старое дерево на новое, а в остальных комнатах и на кухне приказал Лео разбираться самому.

Котейка тянется, трётся о мои ноги, ведёт на кухню к полке с кормом. Я щедро наполняю ему миску, подливаю воды, и улыбаюсь. Такая простая у меня жизнь, и такая счастливая!

Странные здесь окна – узкие, но до самого пола, и света в комнате так много, что даже слишком – Лео немножко хмурится во сне. Но всё равно не просыпается. Даже когда я усаживаюсь рядом с ним на постель. Здесь, в этой колыбели духа, семьи и любви, все мы теперь спим крепко. И спокойно.

Я страшно обидела его однажды. Очень гнусно. Умолчать об этом не получится, расскажу.

Это случилось после новости о второй беременности. На этот раз я ничего не планировала, банально пропустила таблетку противозачаточных. После рождения Милли прошло только два года и моя система воспроизводства, видно, была настроена на деторождение на все сто процентов. Конечно, об аборте не могло быть и речи, но Лео, само собой, опять истерил. Думаю, я не до конца понимала его страхи… не была способна осознать весь их масштаб, потому что внутри себя, где-то на очень базовом уровне, так и не приняла истину – он меня глубоко и по-настоящему любит. Я не пристань для него, и не справедливое «спасибо», и не рак, который на безрыбье, и не второй шанс. Я именно то, о чём всегда так отчаянно мечтала, а получив, нашла тысячи причин, чтобы не узнать и не принять.

В его глазах был ужас, и он прокричал мне в лицо:

– Что, по-твоему, мне потом делать одному?

– Поедешь в Калифорнию. С чистой совестью, наконец, сможешь это сделать.

Он больше не произнёс ни слова, ни звука. Он даже не дышал. В глаза смотрел, и в них уже был не только ужас, но и боль. Бездна её.

Лео повернулся и вышел из кухни. Я готовила, потом убирала, потом чай пила. Потом Милли проснулась, и мы ели, играли, гуляли. Пять часов прошло, и за это время я ни разу его не видела. Дверь в ванную даже не в нашей спальне, а в гостевой, которой никто из нас никогда не пользовался, была закрыта. Я боялась стучать и тревожить его, потому что за все эти часы поняла, как сильно оплошала. За все дни, что мы были вместе после операции, он не сделал абсолютно ничего такого, за что на него можно было бы разозлиться или обидеться. Он даже слова свои очень тщательно подбирает, так тщательно, что иногда говорит со мной медленно, как ребёнок. Всё взвешивает. Можно думать об этом, как о неловкости между нами, а можно… заблокировать все мысли, арестовать все установки, закрыть глаза и просто прислушаться к вибрациям, звучанию в нашем доме, и услышать бережность, заботу о комфорте и покое, любовь даже можно было бы услышать, если б только позволить себе.

Но я тогда ещё была слишком глуха.

Мне стало страшно, и я, хоть и беременная, вытащила из кладовки лестницу, приставила к окну в гостевой ванной и полезла. Заглянула осторожно и только с самого краешку, но прятаться было необязательно.