валом в несколько дней, столкнуться с вдруг
ожившими призраками прошлого. Мне было
двадцать три года. Мы были с Мишелем на Юге,
и, как обычно, игорные залы Монте-Карло влек
ли его к себе, если не каждодневно, то доволь
но часто. В тот день я ждала его у выхода из
казино. Мой возраст позволял мне войти туда,
но мною владел юношеский пуританизм. Я сочла
бы недостойным проникнуть в пещеру, где блед
ные мужчины и нарумяненные женщины риско
вали не только излишками своих доходов, но
часто и самым необходимым с помощью целлу
лоидных жетонов, заменивших прежние золотые
монеты. (Я думаю, что именно эта замена, равно
как и почти полное разорение, во многом уме
рили страсть Мишеля к игре: золотые луидоры
были одновременно символом Богатства и его
реального присутствия, придавая выигрышам и
проигрышам интенсивность жизненных баталий.
Они растаяли в горниле первой мировой войны,
унесшей с собой и Их Высочеств.) К тому ж е ,
как почти всегда, со мной была собака, а соба
ки не допускаются в священные места, какими
бы они ни были. Не помню, где находилась вер
ная англичанка, на которой через полгода ж е -
нился Мишель. Думаю, из-за очередной мигрени
она осталась у себя в комнате.
Вдруг со ступеньки крыльца, где я стояла, я за
метила Мишеля в своего рода прозрачной клетке,
служившей прихожей Храму Случая и закрывав
шейся снаружи стеклянными дверями, выходивши
ми на улицу, а изнутри ограниченной другими
такими же дверями, позволявшими видеть сквозь
них центральный вестибюль святилища, в свою
очередь соединявшийся с игорными залами. Отец
собирался выходить, когда столкнулся с входив
шей дамой и узнал ее. Никто бы не взглянул на нее
дважды. Это была пожилая, полная женщина,
слегка оплывшая, в одежде хорошего качества,
но весьма посредственного вкуса, одна из тех дам
с претензиями, которые откладывают небольшую
часть своей ренты или пенсии, чтобы время от вре
мени испробовать в Монте-Карло «систему».
Мишель говорил ей что-то, точнее кричал, забло
кировав дверь и нисколько не заботясь о том, что
поток слов, сыпавшихся словно удары, производил
впечатление скандала. Свет электрической люстры
освещал их, словно на сцене. Обезумевшая дама
думала только о том, как бы бежать, что ей и уда
лось; вместе с вновь прибывшими она прорвалась
сквозь стеклянные внутренние двери.
Портье, несомненно видевшие и слышавшие и
не такое, открыли тамбур, выходящий наружу.
Мишель вышел, те, кто мельком заметили сцену
между пожилыми господином и дамой, едва
взглянули на него. На самом деле ссорился только
Мишель, дама ему не отвечала. Вид отца меня ис
пугал: он покачивался,
Один из экипажей, которые в те годы еще при
давали очарование курортным городам (при усло
вии, что лошади не были слишком истощены и не
страдали от солнца и мух), стоял свободный у под
ножия крыльца. Мы сели в него. Не скажу, что я
помогла ему сесть, ибо никогда не играла рядом с
ним роль Антигоны *.
— Что случилось?
— Это госпожа Хирш, вдова врача, лечивше
го Берту и Габриель. Не задавай больше вопро
сов.
Как в дурном сне, та же сцена с небольшими
вариациями повторилась дней через десять. Мы
бродили по Ницце вдоль улицы, где дверь в
дверь чередовались антикварные лавочки самого
разного пошиба. Мишель не был любителем ре
дкостей: слишком мало значили для него дом и
оседлая жизнь. («Мы здесь не задержимся, мы
уезжаем завтра».) Но он любил взглянуть на со
брание разношерстных предметов, комментируя
их достоинства и недостатки, любил порассуж
дать о случае, который свел их вместе. Я же
находила прелестной игру, состоявшую в том,
чтобы выбирать, чт
бы были покупателями, еще приятнее было
уничтожать взглядом все то, что не покупалось.
Гравюры Ландзеера и фотографии Бугро, Гани
мед из слоновой кости — безделушка, воспро
изводящая мраморную скульптуру Бенвенуто
Челлини, шахматная доска с клетками из перла
мутра и черного дерева, выщербленный фаянс
из Мустье запечатлелись в моей памяти благода
ря следующему случаю.
Часть товара, продававшегося в лавках, была
выставлена на улице. Женщина с непокрытой
головой сидела в кресле перед витриной своего
магазина. Увидев нас, она встала и скрылась в
лавке. Но Мишель немедленно узнал ее, как это
произошло несколько дней тому назад, несмотря
на то, что за двадцать семь лет она должна бы
ла измениться. Он пошел за ней в магазин, ос
тавив приоткрытой дверь, от малейшего
движения которой почти комично трезвонил ко
локольчик. Узкая комната была завалена стулья
ми, поставленными друг на друга, часами,
показывавшими разное время и громоздившими
ся на буфетах Людовика XIII, псевдорококо и
псевдокрестьянского стиля. Женщина отпрянула
к задней стене и оказалась зажатой между сто
лом, перегруженным посудой, и столиком на од
ной ножке, где возвышалась лампа. Мишель
жестикулировал, подняв кулаки, словно угрожая
и этим хрупким предметам, и бедной распухшей
женщине, несомненно еще более уязвимой, чем
саксонский фарфор и жирандоли. Я услышала
крики: «Жена убийцы! Воровка! Убийца!», и
словно пузыри зловонного воздуха вдруг вырва
лись из подвалов разрушенного дома: «Грязная
жидовка!»