Северные архивы. Роман. С фр.

леньком корабле «Черная собака»; умирать он

вернулся на сушу. Если все эти люди принадлежа­

ли к одному фамильному древу, образуя то, что я

называю сетью, то сыновья их стали почти неви­

димками. Но все они дышали тем же воздухом,

ели тот же хлеб, омывались тем же дождем и

морским ветром, что и мои настоящие Адриансе-

ны. Они — моя родня в силу самого своего суще­

ствования.

Франсуа Адриансен, предок подлинный, был

крещен в Ньивпорте, в той же церкви, где пожени­

лись его отец и мать. Я у ж е говорила о его карьере

офицера на службе у Испании. Для нас она менее

важна, чем его женитьба на Клер Фаурмент, вводя­

щая нас в мифологический мир Рубенса.

Фаурменты долго торговали в Антверпене до­

рогими тканями и восточными коврами — экзоти­

ческими сокровищами, ценившимися так высоко,

что мы видим, как на картинах Ван Эйка * они раз­

ворачивают свои кабалистические узоры под но­

гами мадонн или же служат для них фоном,

будучи натянуты между двумя колоннами среди

холодного убранства церквей. Мода на ковры не

проходила, ибо те же самые изделия Ширвана

украшают интерьеры Голландии XVIII века, дра­

пируя жесткими складками столы, на которые об­

локачиваются женщины Вермера *. Фаурмент-отец

жил на площади Старой биржи в доме, называв­

шемся «У золотого оленя», вероятно, из-за скуль-

94

птуры, торчавшей на коньке крыши, во фламанд­

ских обычаях было тогда украшать крыши реаль­

ными или фантастическими животными, бюстами

императоров и позолоченными святыми девами.

Фаурмент-сын, Даниель, заплатив дорого, купил у

испанского короля ф ь е ф Витилит, дававший ему

право как разрешать мелкие дела, так и выносить

смертные приговоры. Принято считать, что он тем

не менее продолжал если не торговать тканями и

коврами, то по крайней мере уступать их за день­

ги друзьям, подобно отцу господина Журдена * в

те же годы в Париже.

Даниель Фаурмент женился на Клер Брандт,

одной из двух дочерей доктора Брандта, юриста и

гуманиста, пользовавшегося хорошей репутацией.

Рубенс взял в жены вторую дочь, Изабеллу, и чер­

дак дома доктора был первой мастерской худож­

ника. Изабелла Брандт умерла молодой, и Рубенс

заменил ее светловолосой Еленой, младшей сест­

рой все того же Даниеля, таким образом дважды

ставшего зятем великого творца форм. Клер Фа-

урмент, моя дальняя Прародительница, дочь Дани-

еля и Клер Брандт, была, таким образом,

племянницей двух самых избалованных женщин

своего века, с которых написано к тому же наи­

большее число портретов.

У Рубенса было призвание к счастью, но он по­

знал его не сразу. Родился он в Кёльне, отца из­

гнали из Антверпена за протестантские симпатии,

а затем приговорили к смерти за связь с принцес­

сой. Мать, натура страстная, спасла неверному

мужу жизнь. Для художника это прошлое было

95

словно темным фоном его картин, на котором

вскоре сквозь лессировку щедро засверкали кра­

ски. Рубенс быстро становится знаменитым и про­

цветающим, ему с юности хорошо знакомы

изнеженные дворцы Италии и суровый испанский

двор, ему рано поручают деликатные дипломати­

ческие миссии, два короля возводят его в дворян­

ство, он говорит и читает на пяти языках, и,

значит, как сказал бы Карл V, есть в пять раз

больше человек. Прочное счастье не покидает его

до самого конца и после смерти живет в его сла­

ве. В истории этого почти невероятного успеха

Изабелла — первая из женщин Рубенса, ибо нам

ничего не известно о прекрасных итальянках,

встреченных молодым художником за восемь лет

пребывания на полуострове. Рубенс пишет авто­

портрет с Изабеллой на следующий день после

свадьбы, в саду доктора, у ж е тронутом осенними

красками. Ему тридцать два года. Это крепкий, бо­

гато одетый в черный бархат и кружева человек,

вид у него задумчивый и спокойный. В парче, в

нелепой, «по моде», шляпе с высокой тульей,

юная новобрачная с девичьей грацией опирается

на руку мужа, выбранного ей доктором,

На следующих портретах перед нами как бы

крупным планом предстает Изабелла, жена и

мать. Низкий корсет подпирает груди, прижавши­

еся друг к другу, словно персики в корзине; ог­

ромные воловьи глаза освещают милое доброе

личико, не блещущее умом. Мягкий, немного ско­

шенный подбородок выдает покорную и пассив­

ную чувственность. Чахотка у ж е окрашивает в

96

бело-розовые тона нежную кожу лица, затенен­

ного полями знаменитой соломенной шляпы. Ру­

бенс, в отличие от Рембрандта, не стал

изображать юную умирающую, сжигаемую лихо­

радкой: медленная агония не в его духе.

Однако из письма к другу видно, что вдовец ох­

вачен печалью, которую он, кажется, сознательно

убрал из картины: «Поскольку единственное ле­

карство от всех наших бед — это забвение, дитя

времени, приходится возложить на него всю мою

надежду... Думаю, что путешествие мне помогло

бы... Я не претендую на то, чтобы стать стоиком... и

не могу поверить, чтобы чувства, столь соответст­

вующие их объекту, были недостойны порядочно­

го человека и что можно быть совершенно

бесчувственным к превратностям жизни, sed aliqua

esse quae potius sunt extra vitia quam cum virtutibus 1,

и чувства эти мстят за себя нашей душе». Опере­

жая свое время, Рубенс понял, что мужество, заго­