Северные новеллы

Жилось им, думаю, неплохо. Из толстого короткого бревна я соорудил корыто, и оно всегда было наполнено пищей: пшеном, гречкой, овсянкой, всевозможными объедками. И водопой искать не надо. В широких порожних банках из-под сельди иваси всегда была вода. Арктика есть Арктика; здесь посреди лета нередко случаются снегопады, пурга; многие птицы гибнут в непогоду. На этот случай я построил птенцам убежище, что-то вроде собачьей конуры с подстилкой из оленьего меха. Колебания температуры гуси чувствовали лучше всякого барометра. Если самка с гусятами вдруг укрывалась в домике, это было верной приметой: жди заморозка или снега. Недоверчивый гусак в конуру никогда не забирался. Он сторожил свое семейство, лежа у входа. Когда птицы видели опасность, они громко гоготали. Мы выбегали из барака и выстрелами отгоняли круживших в вышине бургомистров и поморников или кравшихся к лакомой добыче облезлых песцов.

Весть о райском уголке, где можно жить в полной безопасности и не надо заботиться о воде и пище, очевидно, долетела до гусиной колонии. Из долины к бараку то и дело поднимались птичьи семьи. Но гусак не пускал их на свою территорию. С угрожающим шипением он бросался на незваных гостей, ударами крыльев и клюва заставлял повернуть обратно.

Одного гусенка мы все-таки не уберегли. Недоглядели. Слишком поздно заметили в небе бургомистра. Атака чайки была дерзкой, внезапной. Удар острого клюва — и малыш покатился по земле с разбитой головой. Когти подхватили нежно-пушистый комочек, бургомистр взмыл ввысь. Гогот гусыни походил на неумолкаемый плач...

Дни бежали, и гусята росли. Они очень изменились за это короткое время. Ярко-желтый пух клочками сохранился разве что возле хвоста. На голове и шее появились коричневые пятна, спина обросла жемчужными перьями с яркими ободками. Большие и малые маховые перья, или первостепенные и второстепенные, как называют их орнитологи, приобрели бархатно-черный и темно-серый цвет. Не верилось, что эти неуклюжие темные существа вскоре станут стройными, красивыми птицами со слепяще-белым оперением. Пока что единственный намек на белый цвет — белые хвостовые перья.

Гусак и гусыня полиняли. Площадка возле барака, где жили птицы, была усеяна их маховыми перьями. Способность к полету они приобретут к тому моменту, когда гусята начнут летать. Об этом позаботилась сама природа. Но взлетит ли гусыня? Вот что неотступно беспокоило нас. Поврежденное крыло она по-прежнему волочила по земле.

В начале августа с Северного полюса задул ледяной ветер. Он в клочья разорвал висевшие все лето над островом тяжелые и серые туманы, погнал их на материк, затянул лужицы шершнем — тонким, шуршащим, позванивающим ледком. Все чаще сыпал снег. На вершины сопок и скал он лег прочно, а в долине полуденное солнце на короткое время превращало его в свинцовые, ребристые от зыби лужи.

Большие и малые птицы, гнездившиеся на острове, собрались в дальнюю дорогу. То и дело над бараком тучами и тучками в сторону юга улетали стаи.

Ровно через шесть недель после появления птенцов мы стали свидетелями очень важного события в жизни гусиного семейства. Птенцы, точнее, подростки размером немного меньше родителей впервые в своей коротенькой жизни ощутили радость полета. Один за другим, коротко разбежавшись, птицы взлетели. Гусак и гусыня следили за ними, вытянув длинные шеи. Птицы сделали над бараком несколько кругов и с восторженными криками приземлились. С этой минуты они взлетали часто, то поодиночке, то все вместе. Длинный путь требовал неустанной тренировки.

Ударили морозы. Из долины, где находилась гусиная колония, послышался непрерывный галдеж. Первыми взлетели, вытянулись в клинья холостые и молодые гуси. Потом суровую свою родину стали покидать семейные птицы.

Мы не видели, как взлетели наши птицы. Мы услышали их крик, доносившийся сверху, и поспешили на волю.

Гуси ходили над бараком широкими кругами. Они беспрестанно гоготали. Они прощались с нами. Впереди был гусак, дети летели за отцом, а замыкала семейную стайку гусыня. Она чуть заметно заваливалась на одно крыло.

Три, шесть, восемь кругов... И птицы круто взмыли ввысь. Они пристроились в хвост к длинному клину своих собратьев, летевшему со стороны долины. Удаляясь, клин как бы таял на глазах, пока не исчез совсем.

Через год, пораженный полярным микробом, неизлечимой арктической болезнью, я вновь был в тех краях, но не на острове, а на материке, неподалеку от него. Ожидая летную погоду, буровики торчали в аэропорту, небольшом бревенчатом тереме, уже целую неделю. В тесном зале ожидания я познакомился с орнитологами — мужем и женой. Весну, лето и осень они провели на острове, изучали белых гусей, теперь же летели домой, в Москву. И — каких только встреч не бывает в Арктике! — оказалось, что жили они в бараке, в котором раньше стояли буровики.