Северные новеллы

На следующий день Горюнов, заняв деньги у общественного инспектора, обзванивал цирки страны, предлагал бесплатно «на диво сообразительного» бурого медвежонка. Нет* не нужен бурый медвежонок циркам. Им нужен индийский слон, африканский носорог и отечественный среднеазиатский удав.

Последний звонок был в областной город, в Управление промыслово-охотничьего хозяйства. Горюнов коротко рассказал суть дела начальнику, давнему знакомому, с которым был на «ты».

— Откуда взялся медвежонок?

— Якобы поначалу к геологам прибился, а потом эти геологи отдали его командиру вертолета.

— Врут, что прибился. Проверял?

— Да разве концы какие сыщешь?

— Известное дело, первые и самые изворотливые браконьеры — геологи. Вроде бы хорошие, дружные ребята, а как в тайгу их забросят, прямо звереют. В дикарей превращаются. Да нет, еще хуже. Дикарь зверю вреда не чинит. Но все же проверь. Так что же ты от меня хочешь? Не пойму.

— Жаль медвежонка.

— И мне жаль. Ну, дальше слушаю.

— Руки, дурачок, лижет...

Помолчали.

— Ну и мужик ты... Как бы тебе это помягче сказать... Не знал. Я, выходит, выродок, а ты... Ладно, кончаем пустой разговор. Сам знаешь, как поступить. Не тебе объяснять. И доложи-ка об исполнении телеграммой.

У общественного испектора Горюнов попросил лопату и на привязи вывел Ревуна из полутьмы сарая.

Медвежонок обрадовался свободе, свету, чистому воздуху, ошалев от счастья, дурашливо бросался на деревья, плетни. Вот только поводок мешал.

Была светлая колымская ночь, ярко-красный солнечный хохолок торчал в расселине двух сопок; казалось, туда, как в гигантский ковш, вылили расплавленный металл. Широкая спина реки была малиновая, коса, валуны на берегу — коричневыми, а нетающие снега на вершинах яростно блистали чистым каленым огнем. Разрывая малиновую гладь, плескалась рыба в Колыме. «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!» — куковала за рекою кукушка. Только не годки она сейчас отсчитывала — минуты...

Задворками, хоронясь от редких прохожих, Горюнов вышел с Ревуном к тайге, углубился в чащобу. Звереныш остановился, по-собачьи жалобно проскулил и потянул за поводок обратно, к жилью. Он подумал, что его опять заманят в тайгу и там бросят. Тайги он боялся.

Районный охотовед бросил поводок и начал копать землю. Ревун успокоился, с интересом наблюдал за работой, тыкался мордой в ноги.

Наконец Горюнов, воткнув лопату в бугор свежей земли, присел на краю вырытой ямы, извлек из кобуры пистолет. Ревун, как назло, нашел забаву: с радостным визгом прыгал в свою могилу, потешно скользя лапами по влажной земляной стенке, выбирался на поверхность. И опять прыгал. И вновь выбирался. Потом подбежал к человеку, ткнулся мордой в правый карман куртки: вчера и сегодня охотовед приносил в нем зверенышу карамельки.

— Эхма, водки бы сейчас стакан!..— вслух подумал Горюнов.

Закурил. Нервно отбросил горящую папиросу. Она упала в могилу. Подумалось нелепое: как бы папироса не обожгла медвежонка! Словно через минуту он будет чувствовать боль так же, как и теперь, при жизни.

Горюнов поспешно выстрелил Ревуну в ухо. Звереныш, будто продолжая свою немудреную игру, кубарем скатился в могилу.

Районный охотовед торопливо забросал яму землей.

Утром он зашел на почту и отправил своему начальнику телеграмму:

«ЗВЕРЬ ЛИКВИДИРОВАН ТЧК ГОРЮНОВ.

Первый клин появился в небе двадцать второго А“|“мая, и полторы недели кряду над арктическим островом стоял ни на минуту не умолкаемый гогот. Мы привыкли к нему и как бы не замечали гортанных криков, как моряки не замечают шума прибоя, монотонного перестука судовой машины. «Гаангок! Гаан- гок!..» — несся с высоты призывный клич.

Что заставляет белых гусей каждую весну покидать тучные, сытные мексиканские и калифорнийские поля, лететь тысячи миль над Тихоокеанским побережьем Северной Америки, Чукотским полуостровом? Зачем полмиллиона этих птиц так стремится на холодный арктический остров со скудной тундровой растительностью?.. Здесь их родина. А родину не выбирают. Едва проклюнувшись из яйца, пуховой комочек на всю жизнь запомнил разноцветные лишайники и мхи в долине, заснеженные горные хребты, голубые и желтые дрейфующие льды в океане. Осенью, когда он научится летать, мороз и пурга заставят его лететь на зимовку в жаркие страны, а по весне неудержимая тоска по суровой, но милой родине вновь поднимет на крыло, пустит в далекий, несказанно трудный путь.

«Гаангок?.. Гаангок!.. Гаангок!..» Нет, это не обычный крик. Это радостный крик-приветствие родной земле.