Северный крест

Пыланье аэровъ принуждало не стоять на мѣстѣ и – пасть въ лоно моря, въ лазурную нѣгу водъ, въ вѣчно-колеблемую пустыню, казавшуюся междумiрьемъ…Ему подумалось тогда: «Море – загробное царство, и нѣтъ здѣсь мнимо-живыхъ; пѣнье его – словно шопотъ горней моей любви». И се – стремглавъ несся онъ въ низины, ведущія къ брегу морскому, и палъ онъ въ плоть морскую. И услышалъ онъ пѣснь немѣстную, далекую – какъ Солнце, но вмѣстѣ съ тѣмъ и близкую, могущую быть исполненной лишь однимъ человѣкомъ. И душа его дышала пѣснью, и стала душа пѣснею. И возликовалъ М. въ сердцѣ своемъ. Вѣтры билися о многомощную его плоть, но, біясь объ нее, ее не проницали. М. возгласилъ:

– Я люблю васъ, вѣтры, приходящіе изъ морей, люблю, когда вы нашептываете мнѣ: «Ты – Иной». Благодаря вамъ я лишь ярче разгораюсь; мнѣ подобаетъ свѣтить ярко, либо же не быть вовсе. Въ мигъ сей я не опасаюсь въ сердцѣ своемъ разъяренной злости Судьбы, яри ея и когтей.

И, поднявшись вновь на гору, сквозь терніи – къ не казавшимъ еще себя звѣздамъ, всё далѣе и далѣе отъ рода людского, отъ шумовъ и суетъ, поднявши главу къ Солнцу, М. возгласилъ, глядя на разстилающіяся внизу пространства, словно бытующія подъ пятою его, словно поверженныя:

– Къ закату сего дня…Солнце на Западѣ зайдетъ, какъ и во всякій иной день, и се – заступитъ Нощь…И въ нощи пребываетъ міръ, покамѣстъ не узритъ Свѣтъ, имѣющій придти съ Востока. Азъ есмь тотъ свѣтъ…

Не успѣлъ онъ сказать сіе, какъ увидалъ приближающихся къ нему возставшихъ, немногихъ числомъ. Возставшіе, завидѣвъ его, приговаривали: «Слава М., царю нашему, съ нимъ бо Матерь нонче Превеликая!». На что М. съ негодованіемъ отвѣтствовалъ:

– О сыны и дщери мига, о овцы, утонувшія во снѣ именемъ жизнь, о блужданія во снѣ! Я не царь, но великій обличитель и неумолимый судія, судящій не только Критъ, но и вѣсь міръ, всю Вселенную; летящія и разящія мои мысли – мечи и молніи, выдавливающіе гной съ лика матери-земли, словно буря, сметаютъ они всё слабое. Суровое и непреклонное правосудіе дѣю я. И царствіе мое не отъ міра сего, о плоды безвременья.

Одинъ старецъ, съ глазами мятущимися, выставивъ носъ, началъ голосомъ распѣвнымъ:

– Ты, ты не Акай: ты и мудрѣе, и мощнѣе: управляешь нами лучше, громишь меньшимъ числомъ вящія войска супостата, о побѣдоносный! И милостивѣе при томъ (объ этомъ всѣ говорятъ – стало быть, правда!), отказываешься даже отъ наименованія себя вождемъ; ведешь себя словно другъ ты намъ! – Спаситель!

Всѣ бывшіе рядомъ громко провозгласили, подошедши къ нему и поклонившись до земли: «Ты – Спаситель. Ибо ты многомощенъ и многомилостивъ. Ты не человѣкъ – ты аки бози». И мужи, и жены кричали: «Только бы быть подъ началомъ твоимъ!», «Безъ водительства твоего могила насъ ждетъ!».

Седобрадый добавилъ:

– Въ сѣчахъ ты въ первыхъ рядахъ; случись намъ отступать, ты – увѣренъ – отступишь послѣднимъ, либо же не отступишь, предпочитая смежить очи – съ честію великою, намъ, критянамъ, неизвѣстной. Да, ты содѣлай намъ милость превелику: не отказывайся отъ власти надъ дитятами своими, надъ овцами да овнами, ибо ты пастырь: пастырь, лучшій изъ рождавшихся. Отнынѣ будемъ разумѣть тебя вождемъ.

М., морщась, произнесъ:

– Зачѣмъ вамъ царь, о перстные? Не возлагайте сего на многомощныя мои рамена: царь уже есть: царица-слѣпота правитъ міромъ; и участь ваша, чумазые, – глядѣть на себя, на Себь свою, на дыру вмѣсто своего Я, чужими глазами: столь же слѣпыми, что и ваши глазы, бѣлесые, мутные, незрячіе. Я уже не разъ глаголалъ: никакого попеченія о мірѣ и о мірскомъ! Ибо міръ – лишь сновидѣніе создавшаго и присныхъ его. Избавьте меня отъ сего, о нерожденные: я не вождь и не богъ, но есмь человѣкъ иной, глубокой души. Я – междумiрье міровъ, средокрестіе, та трещина, черезъ которую лучитъ себя свѣтъ, изливая себя во тьму внѣшнюю. Вы – эта тьма. А я – этотъ свѣтъ, ибо я не только междумiрье, средокрестіе и трещина для свѣта, но и самый свѣтъ. И воюю я не ради васъ, но ради себя, о срощенные со зломъ, сопричастные ему – въ силу безхребетности, вечножадные до дурного, ибо сами дурны. Вы не больны, вы – сама болѣзнь.

– Если ты и не богъ и не вождь, то гласомъ твоимъ глаголетъ сама Матерь Преблагая, – восторженно добавилъ сѣдой, вглядываясь заискивающимъ и молящимъ взоромъ въ усталый, но вѣчно-твердый ликъ М.

И было стыдно М. – глядя на собравшихся, что и онъ принадлежитъ – по плоти, лишь по плоти – къ смертнымъ. И онъ возгласилъ: