Северный крест

– Милая, а я теб, теб не токмо внокъ сплелъ, достойный божественнаго твоего чела, да къ нему въ придачу и псню сочинилъ, – не безъ надежды выпалилъ Малой.

– Ой, избавь меня, юноша, отъ псенъ твоихъ. Кручинюся я, не вишь? Ужель ослпъ?

– Вижу, вижу, милая. Ахъ, кабы помочь теб. А, можетъ быть, провожу тебя да успокою сердце прекрасное?

– Нтъ-нтъ. Иди же, иди, какъ шелъ.

– А что за горе сердце прекрасное неволитъ?

– Не твое то дло, не твое.

– Какъ знать, можетъ, оно и меня касается. Хотя бы и краешкомъ уха услыхать бы!

– Сказала же, – добавила она съ пригрозою въ очахъ, – не твое дло! Глупенькій: гд жъ теб понять тайны сердца двичьяго; глубоко оно, аки окіянъ-море, темно, аки Нощь, и чисто, аки слеза. Ты, Малой, словно въ Мать не вруешь – такъ мн кажется.

– Какъ можно?

– Забываешься ты, словно завтовъ не вдаешь.

– Помилуй! Но Любовь разв не отсвтъ Матери?

– Твоя – нтъ. Ну, иди же, иди. И передай отъ меня всточку Касат, что я о нёмъ вспоминала; добавь къ сему: думы думала о нёмъ; спроси о здравіи его, не забудь.

– Передамъ, о прекрасная изъ прекрасныхъ. Всё будетъ исполнено. Да какъ же онъ красу твою позабудетъ, да и съ именемъ ты, не то, что мы, критскіе. По полямъ многотравнымъ, пьянящимъ сердце младое, приду я во Дворецъ: дорогу перекрыли: Хозяину земли критской угодно днесь на коняхъ-скакунахъ резвитися.

– Многая лта Царю! И да хранитъ его Зиждительница! А ты, скачи, скачи, аки конь. Поживе! А я снова гадать пойду.

– Да, иду, милая, иду, – со взоромъ увлажненнымъ и блаженно-помертвлымъ, посл поклона молвилъ Малой и спшно удалился, однакожъ, оглядываясь на нее, любуясь ею. Про себя же думалъ: «Ахъ, какъ люба она мн; какъ ей сердце полонить? Не два – богиня. И куда во Дворц смотрятъ? А можетъ, господамъ-то и видне, да у меня свои глаза есть». Ира же – когда Малой спшно удалился, приговаривая чуть погодя «Критскую жалую природу, сердце пляшетъ вонъ!» и обливаяся потами, – молвила вслухъ: «У Касаты на колесниц колеса, златомъ оправленныя, а этотъ-то пусть себ бгаетъ. И еще оба зовутся людьми! Что межъ ними общаго, что ихъ связываетъ? Пропасть, бездна межъ ними».

Долго ходила Ира, сердце успокоивши, по полю и гадала: любитъ-не любитъ; снова чаще выходило: не любитъ. Уставши, медленно отправилась къ дому своему, позабывши о посщеніи знахарки; по дорог любовалась лазурью небесною, разстилавшейся въ упоительныхъ аэрахъ. Отаями грезъ ниспадала лазурь и внушала надежду. Подходя къ дому, увидала своего любовника, поджидавшаго её у входа, мужа многомощнаго, съ кожей цвта песочнаго, съ очами грозными; былъ онъ однимъ изъ начальниковъ «братьевъ критскихъ»: критской пхоты. Скупо и съ презрньемъ подчеркиваемымъ отвчала она на многострастныя его ласки, отстраняясь больше для вида и по обычаю. Вошли въ домъ…

На слдующій день, уставши отъ любовныхъ ласкъ и проснувшись поздно, когда Солнце критское продолжало палить, попаляя живое и неживое, любовникъ Иры напомнилъ ей, что слдовало ей отправляться въ дорогу.

Черезъ нкоторое время Ира по дорог къ знахарк увидала Мудренькаго. Онъ попривтствовалъ её по критскимъ обычаямъ. Неизвстно, о чёмъ шелъ разговоръ: отъ него долетло нсколько фразъ:

– Я жъ теб услугу оказала! – капризнымъ тономъ сказала Ира.

– Какую? – словно бычокъ, отвчалъ Мудренькій.

– Поцловала когда-то: въ щеку. Ахъ, какъ была я несмышлена.

Таковъ былъ Евинъ родъ на земляхъ добрыхъ.

* * *