Северный крест

Ира, два пришлая, свободная двушка критская, родомъ изъ дикаго народа, впослдствіи ставшаго всмъ извстными греками, изъ Ахейской земли, многогорной и юной, суровой, шла по лугамъ критскимъ, по неогляднымъ «землямъ добрыхъ» (какъ тогда говорили о Крит сами критяне, которые, впрочемъ, всегда лгутъ, какъ увряетъ насъ Эпименидъ-старецъ), погруженная въ печали, нжно-опаленная дыханьемъ Іюлія Іюньевича, и грустно было лицо ея; втеръ разввалъ непокорно-вьющіяся, роскошно-густыя ея кудри, подобныя шерсти лучшаго барана изъ царской кошары; огромные, льдяные, но вмст съ тмъ и внемлющіе всему глаза ея были словно по-куриному широко отверсты; они уже не удивлялись всему что ни есть, но были они еще полны желаній и мечтъ: о жизни новой. День былъ прекрасенъ, божественъ: воля, раздолье! – Безмятежный Критъ, обитель красы юга; покой безмолвный – какъ пустыня. О, эт золотящіяся, точно колышемая нива, критскія дали, овваемыя поцлуями природы: морскими втрами, безсмертно-юными и вчно-свжими, – чаекъ лётъ да мрное торжественно-величавое пнье неумолимаго моря – любимйшая изъ псенъ Солнца; того и гляди – заслушается сей пснею не устающее вседневно бросать прямые лучи, свтящее въ полною силу Свтило, и безъ того предолго гостящее на небосвод въ безконечно-яркіе т дни, – да забудетъ вовремя окунуться за окоемъ, гд ширь небесная сливается съ ширью земною…О, это небо: не небо, но безкрайняя пустыня неба; воленъ аэръ на Крит и широка душа. На тверди небесной ни облачка, полною грудью дышало всё живое, а луга упирались въ бросавшіе длинныя, властныя тни дерева да кусты, полные дивной тайны и нги: оливковые да виноградные, о коихъ знавали и въ ту пору по всему Средиземноморью; были т не всегда нжно цлуемыя втрами дерева подлинными царями да царицами Солнцемъ обильнаго Крита. Золото листвы ихъ слпило глаза, и были листья ихъ – какъ луны. Вдали виднлся и кипарисъ: священное древо. Луговыя благоуханія обволакивали всё боле и боле хмелвшую Иру, купавшуюся въ нихъ подобно птиц, разскающей, ржущей эиръ въ жест восторга. Подобно тому какъ гады морскіе рзали твердь водную, ласточки, рзвясь, темными вздрагивающими крестами безпорядочно прорзали, словно купаясь въ мрющихъ аэрахъ, необъятную твердь небесную, то нисходя до самой тверди земной, то уносясь въ безпредльныя выси, къ ндрамъ небесъ. Исполненныя визгливаго восторга созданія природы вносили иное измренье къ видамъ критскимъ, обогащая ихъ не только молніеносною хаотичностью движеній, но и своими криками. Была зрима и одиноко зависшая въ аэрахъ нкая хищная птица, медленно кружащая вкругъ точки незримой, мняющей, однако, мстоположеніе свое въ пространств. Но вотъ уже и она скрылась изъ виду, пропала въ безконечности небесъ – мрный взмахъ крыла подымалъ её всё выше. – Всюду біеніе жизни, и всё зыблемо въ зыбь: полнотою жизни. Вотъ откуда ліетъ себя воля критская, вотъ сердце Крита; пусть говорятъ, державный Кноссъ – сердце его: стоитъ лишь взглянуть на пространства сiи, чтобы отдать и свое сердце подлинному сердцу Крита.

Но лишь отршившійся отъ чувственнаго возмогъ бы осознать: за вншнею безбрежною безпорядочностью природы скрывается внутренняя ея мрность, которую можно принимать, её познавая или же въ ней растворяясь, а можно – ея отвращаться, ею тяготясь. Поверхъ поверхности – красокъ и формъ – таилися смыслы, слагающіе сущность. И мрность была однимъ изъ нихъ. – Природа молилась создавшему: пньемъ птицъ, игривымъ втромъ, шумомъ волнъ морскихъ, шелестомъ листьевъ, теченьемъ рдкихъ облакъ.

Подходя къ родному селенію, съ Ирой завела бесду казалось бы одна изъ тхъ непримчательныхъ и малоотличныхъ межъ собою критскихъ матушекъ, которыхъ можно было встртить въ любой изъ критскихъ деревушекъ, въ которыхъ он если и не царицы, то управительницы и люди почитаемые на сел, отъ которыхъ немногое да зависитъ; та, знаете ли, середина, гд рождается пошлость, а, родившись, царствуетъ: та пошлость, что сперва отрицаетъ, а посл срзаетъ вс вершины, случись этимъ вершинамъ быть не дольними, а, скажемъ, горними, не здшними, а тамошними; та пошлость, которая родомъ изъ царства количества и знать не желающая о царств качества. Эта же критская матушка, женщина зрлыхъ лтъ, одтая если и не въ колоколоподобную юбку съ преузкой таліей и преглубокимъ декольте (подобалась она только жрицамъ и придворнымъ дамамъ: женщинамъ высшаго свта), то одтую всё же въ одежды не безъ намека на колоколоподобность, узость таліи и декольте (какъ знакъ ея достоинства), – отличалася отъ прочихъ не только болтливостью неуемной, которая была въ частности слдствіемъ ея любопытства, и спшностью говора, что вообще не было свойственно людямъ тхъ, крайне отдаленныхъ отъ насъ эпохъ, невозвратимыхъ, но и близостью къ одному изъ критскихъ дворцовъ, гд порою видлась и со знатью. Стоитъ ли удивляться, что она и начала разговоръ, только завидвъ дву младую:

– Почто рыдаеши? Почто сердцемъ кручинишься, радость моя?