Северный крест

«Боятся красные за свои жизненки, – к такому выводу пришел Миллер, когда в один из вечеров его привели в обрыдшую камеру № 110 и велели отдыхать, – очень боятся. Боятся бомбы, подложенной под трибуну где-нибудь на митинге, боятся, что на воинском параде у одного из красногвардейцев… или, как они называют себя ныне, красноармейцев – окажется заряженной винтовка, и он влепит свинцовую плошку в лоб вождю, боятся, что железная дорога, по которой покатит какой-нибудь преемник Троцкого в Сочи, чтобы насладиться теплом южного моря, окажется заминированной…»

Чужая боязнь эта, почти ничем не закамуфлированная, неприкрытая, очень ясно ощущаемая, неожиданно прибавила пленнику бодрости.

По ночам, когда он просыпался в своей глухой, без единой светлой щелки камере, ему делалось страшно, он притискивался спиной к стене и зажимал зубами дыхание – у него возникало ощущение, что в камере кроме него еще кто-то находится.

С трудом одолевая себя, он вставал, руками ощупывал стены, железную дверь с крохотной «калиточкой», запираемой на большой стальной засов, потом приседал, щупал пальцами пол – в камере никого не было, и Миллер с облегчением опускался на узкую жесткую койку.

Порою он видел – не во сне, а наяву, – как к нему приходит Наталья Николаевна, Тата, и тогда он обрадованно, будто ребенок, всхлипывал и тянул к ней руки:

– Тата-а…

Тата тоже тянулась к нему, делала шаг, другой и… исчезала.

Иногда на допросах, которые вел Власов, появлялись еще люди в форме, со шпалами в красных петлицах. Разговору с плененным генералом эти люди не мешали, молча сидели в стороне, потом также молча поднимались и исчезали.

Генерал определил все правильно: людей с Лубянки интересовали тайные организации РОВСа, способные совершать в России террористические акты. Вначале эти вопросы были закамуфлированными – следователь ходил вокруг да около, надеясь поймать Миллера на несоответствиях, несостыковках, а потом стал задавать вопросы в лоб: что генералу известно об этих организациях?

Когда следователь Власов задавал такие вопросы, то сразу делался дружелюбным и придвигал к Миллеру картонную пачку с папиросами «Казбек». Так это было и сегодня.

– Спасибо, я не курю, – сухо, в который уже раз ответил Миллер, и Власов сунул пачку знаменитых советских папирос в стол.

– Может быть, чаю? – великосветским тоном предложил следователь.

Губы у Миллера дрогнули, он отрицательно покачал головой.

– Вспомните, пожалуйста, господин Миллер, какие антисоветские группы, подчиненные РОВСу, находятся на нашей территории?

Миллер отрицательно подвигал перед собой ладонью:

– Никаких.

– Быть того не может!

Миллер подумал, подумал и заявил:

– Знаете, молодой человек, я не буду отвечать на ваши вопросы, пока вы не дадите мне возможность связаться с моей женой.

– Это не в моей компетенции, – проговорил следователь, четко печатая слова, глянул на Миллера в упор. У него был особый взгляд – он мог смотреть на человека и одновременно – сквозь него. – Такие вопросы решаю не я.

– Так передайте мою просьбу наверх, – проговорил Миллер.

– Ладно, – односложно отозвался следователь и прекратил допрос.

Миллер поднялся – его должны были отвести в камеру, глянул на Власова испытующе, засек что-то угрожающее и сгорбился невольно, ожидая, что следователь наконец-то ударит его, но тот лишь нажал на кнопку звонка и отвернулся от Миллера, словно бы генерал больше не представлял для него интереса.

Первый допрос состоялся еще двадцать девятого сентября тридцать седьмого года – ровно через неделю после того, когда он так опрометчиво отправился на свидание, назначенное на углу двух улиц. С тех пор прошло вон сколько времени.

– Я постараюсь сделать все, что от меня зависит, – неожиданно пообещал следователь.

– Велите подать мне в камеру бумагу, – попросил Миллер.

– Зачем?

– Я постараюсь ответить на ваши вопросы письменно.

Следователь глянул на генерала мрачно, в глазах у него застыли недобрые тени.

– Хорошо, я распоряжусь, – наконец произнес он.

В камере Миллер повалился на нары, застеленные плохоньким одеялом, буквально светящимся насквозь, заложил руки за голову. В прошлой жизни к нему много раз приходили люди, самые разные, которые предлагали объединить РОВС с некими могущественными организациями, чтобы вместе бороться против Советов, но в большинстве своем это были обычные неудачники либо некие проходимцы, жаждущие погреть руки на политическом костре и наполнить свой кошелек хрустящими банкнотами, и Миллер старался всякий раз мягко, чтобы никого не обидеть, выпроводить эту публику из своего кабинета.

Первым таким ходоком был генерал Глазенап[48] из «армии Кирпича», как высший офицерский состав называл Николая Николая Юденича[49]; ныне уже, к сожалению, покойного, – Глазенап расстался с Юденичем еще в Эстонии. Придя к Миллеру, Глазенап говорил о том, что у него есть связи с офицерским подпольем в России, – преданных людей там много, и если ему будет оказана финансовая поддержка, он через три дня окажется в Петрограде, ставшем ныне Ленинградом, и поднимет местное население на восстание.