Северный крест

Аня вновь всхлипнула, мотнула головой протестующе, проклиная себя, и, ткнув браунингом Мите в грудь, нажала на спусковой крючок.

Грохот выстрела оглушил ее, Митино лицо сразу посерело, сделалось чужим, незнакомым, на лбу появилось несколько искристых мелких капель пота, он вновь облизнул губы. В глазах его возникло сожалеющее выражение, потом затрепетал горький тусклый огонь, Аня отшатнулась от Мити, он же продолжал сидеть на корточках и смотреть на нее… Потом уронил голову на грудь, оперся рукой о тротуар, чтобы не упасть, но рука уже потеряла крепость, не держала его, прогнулась.

– Зачем ты это сделала, Аня? – прошептал Глотов неверяще. – За что?

Аня стремительно поднялась, отпрыгнула от Мити, будто кошка, в сторону, притиснулась спиной к каштану.

– За что? – повторил вопрос Митя, попробовал оторвать от груди голову, но тело уже совсем не слушалось его, не повиновалась ни одна мышца, и Митя по-ребячьи тонко, слабо – как и Аня несколько минут назад – всхлипнул.

Аня прижала руки к губам, потрясла головой, будто в припадке, и, оторвавшись от каштана, отступила от Мити еще на несколько шагов!

Митя качнулся склоненной головой вперед, изо рта у него закапала кровь, испачкала тротуар, и Мите сделалось неловко, он пробовал выпрямиться, поднять голову, но из этого у него ничего не получилось: слишком тяжелой была его голова. Митя всхлипнул вновь, прошептал что-то невнятно, слезно – он не мог поверить в происшедшее, в то, что Аня оказалась способна выстрелить в него, кровь изо рта закапала проворнее, сильнее, он просипел отчетливо, сглатывая кровь:

– За что, Аня?

Не было Мите ответа. Он застонал, уперся руками в тротуар, сопротивляясь земле, неумолимо притягивающей его к себе, пошевелил головой протестующе, вновь выбил из себя на тротуар кровь. Аня опять отступила от Мити на несколько шагов, но в следующее мгновение остановилась и бросилась к нему, упала перед ним на колени, обхватила руками его голову, притянула к себе.

Из глаз у нее выбрызнули слезы.

– Митя, прости! – проговорила она истерично, захлебнулась воздухом. Слезы потекли у нее по щекам обильно, в несколько мгновений сделав ее лицо некрасивым, старым, уголки одрябших разом губ задергались. Она поцеловала Митю в голову. – Прости, пожалуйста… Ну, поднимись, поднимись, а? Ведь с тобой ничего же не произошло, правда? Правда, Митя? Поднимайся же! – Она потянула его за руку.

Митя закашлялся, выбил из себя сгусток крови, в следующее мгновение согнулся сильнее и ткнулся головой в тротуар, ноги его нескладно подвернулись под тело, и Аня закричала. Она была на фронте и видела, как несуразно бывают подогнуты ноги у убитых людей. Словно бы подломленные стебли…

Нагнувшись над Глотовым, она ожесточенно затрясла его:

– Митя, Митя, поднимайся! Ведь ничего же не произошло… Правда, Митя? Поднимайся!

Митя не отвечал. Лишь по лицу его пробежала неверящая, какая-то сожалеющая тень, из полуоткрытого глаза – одного – выкатилась крупная чистая слеза, и он затих.

Навсегда затих.

* * *

Иногда Миллеру казалось, что он вот-вот проснется, сдерет с себя липкую горячую рубашку, выскочит на балкон, на свежий воздух, глотнет побольше прохлады и кислорода, но он стонал, ворочался, больно стукался головой обо что-то твердое и в себя не приходил.

Он слышал гудение, треск, далекие глухие удары, пытался угадать, что это такое, но все попытки оказывались тщетными, он вновь нырял в сон, плыл по какому-то странному верткому течению, из глубины которого высовывали свои зубастые морды страшные рыбы, волчьими клыками старались пронзить его насквозь…

Сотрудники французской полиции, которые занимались расследованием этого дела, потом докопались до истины – выяснили, что серый крытый грузовик с дипломатическим номером нигде в Париже не задержался, покинул город и направился в Гавр.

В Гавре, в порту в это время стояло советское судно «Мария Ульянова» – современный торговый пароход, способный развивать приличную скорость.

Серый грузовик с дипломатическим номером подогнали прямо к трапу «Марии Ульяновой», из кузова извлекли большой длинный ящик, который был облеплен сургучными печатями, свидетельствующими о международной значимости и неприкосновенности груза, и поспешно подняли его на борт.

В ту же минуту капитан «Марии Ульяновой» попросил добро на выход в море.

– Куда вы так торопитесь, капитан? – поинтересовался диспетчер порта. – Погостите еще немного в Гавре.

– Не могу, – с огорчением признался капитан. – Принял срочный дипломатический груз. Должен доставить его в Ленинград.

– Ну, тогда – семь футов под килем, – пожелал диспетчеру чумазый веселый матросик, стоявший на кнехтах, сбросил с чугунной тумбы кольцо прочного, свитого из африканского сизаля каната.

Заработали машины, «Мария Ульянова» дала прощальный гудок. Потом, когда в порту появились сотрудники полиции, несколько свидетелей дружно указали на одну деталь: ящик, который был перенесен из грузовика на судно, размерами был чуть больше человека – и по высоте, и по ширине, и по толщине.