Северный крест

Чтобы удержать англичан, нужны успехи на фронте – на Северной Двине и под Котласом, на Онеге и в печорской тайге, на берегах Белого моря и в Мурманске. В Мурманске городом правит странный человек, полуклоун-полуневежда, из бывших кочегаров, боксер и сочинитель стихов – некий Юрьев, председатель местного совдепа.

Юрьев был экспансивным человеком, по телеграфу обматерил Ленина и Троцкого, бросил им прямо в лицо презрительное: «Изменники!» – но он, этот Юрьев, был против подписания мирного договора с немцами в Бресте, и это его роднило с белыми генералами. Он воевал с красногвардейцами бывшего наркома Токоя[14] и белогвардейцами барона Маннергейма[15], прекрасно уживался с англичанами и французами[16], а с американцами враждовал – в общем, был Юрьев этакой «вещью в себе», птичкой, которой неплохо было бы засунуть голову под мышку, под крылышко…

Но все попытки контрразведчиков сделать это пока ни к чему не привели: Юрьев обладал повышенным ощущением опасности и всегда исчезал раньше, прежде чем на него успевали набросить сети контрразведчики. Оставалось только надеяться, что матерщинник Юрьев где-нибудь даст маху и его прихлопнут свои же.

Впрочем, Миллер никогда не одобрял методы ликвидации, используемые контрразведкой. Марушевский укоризненно поглядывал на него:

– Вы смотрите только, какая контрразведка у англичан, Евгений Карлович… А у французов? Они знают не только то, что делается в городе, знают, чем дышит треска в Белом море. А уж по части придать кому-нибудь ускорение, чтобы этот кто-либо как можно быстрее лег под мраморную плиту, – им вообще нет равных. Так что вы не сдерживайте контрразведку, пусть она по-настоящему займется Юрьевым.

Миллер старался отделаться какой-нибудь незначительной фразой либо просто бормотал под нос:

– Да-да… Да-да…

В такие минуты он бывал недоволен и собою, и Марушевским, и любым другим человеком, который неожиданно попадался ему на глаза, однако всякое недовольство он умел запирать в себе, не высказывать его.

Появился в Архангельске и местный демагог – некто Скоморохов[17], председатель земской губернской управы. Болтун и бездельник и при этом волевой, энергичный, правда вся энергия его была направлена только на то, чтобы захватить власть, а там хоть трава не расти. Скоморохов очень рвался в правительство, так рвался, так упирался ногами в пол, чтобы протиснуться в узкую щель, что у него даже галстук на шее сам развязывался.

Скоморохов – эсер, сторонник крайних мер и относился к любителям раскачивать лодку, в которой сидят не только они сами… Если уж он брался насолить англичанам, то как минимум в топках их пароходов пропадали колосники и здоровенные суда превращались в обычный лом, если уж решал избавить человека от насморка, то делал это очень решительно – отрубал бедолаге голову и выбрасывал на помойку. В этом был весь Скоморохов.

«Однако в правительство его придется все-таки включить, – думал Миллер, решивший произвести в правительстве кое-какие перестановки, – иначе Скоморохов не угомонится, будет склонять власти на каждом городском перекрестке. Уж и так, вместо того чтобы ругать большевиков, Скоморохов ругает Миллера, рубит сук, на котором сидит».

Завидя Миллера, Скоморохов обязательно вставлял в глаз выпуклое стеколышко монокля и с насмешливым видом начинал рассматривать генерала.

Генералу от этой показной демонстрации, от высокомерного пренебрежения этого человека делалось противно, будто при виде раздавленного жука, и он старался не встречаться со Скомороховым взглядом.

В саду, за окном, пели птицы. По тротуару ходили, неспешно поскрипывая английскими сапогами, часовые.

Жизнь шла своим чередом. Тихо было в Архангельске.

* * *

Миноноска медленно двигалась вверх по Онеге, иногда, если позволял фарватер, прижималась то к одному, то к другому берегу, – словно бы прослушивала, ощупывала пространство стволами своих пушек. Лебедев дожидался, когда поближе подтянутся мониторы, и шел дальше.

Из-под днища миноноски даже на малом ходу выплескивалась длинная усатая волна, с шипеньем всаживалась в отвесные берега, совершенно безлюдные, неживые.

В одном месте, в глубине берега, среди деревьев, заметили горящий костер. Лебедев вскинул к глазам бинокль, стараясь разглядеть костер и людей, находящихся рядом, но ничего не было видно.

– Может быть, накрыть костер парой снарядов, – предложил мичман Кислюк, – мои бравые канониры это сделают мигом.

– Не надо. Вдруг это не красные партизаны, а деревенские пастухи, выгнавшие скот на выпас?

– А если все-таки партизаны?

– Отставить! – произнес Лебедев, опуская бинокль. Достал из кармана часы. – Пора обедать. Прошу господ офицеров в кают-компанию.