Северный крест

– Достоевский вообще был азартным игроком, – сказал Лебедев. – У него, я слышал, даже пальцы дрожали, когда он брал в руки карты.

– Говорят, существует особая система выигрышей, разработанная им. – Кислюк стремительно заводился, впрочем он также стремительно и гаснул. – Если повнимательнее прочитать его «Игрока», то можно эту систему выявить.

– Тогда почему же Достоевский ни разу в своей жизни не выиграл по-крупному?

– Вопрос везения. Так ему «везло». В кавычках.

– А я вообще не люблю Достоевского, – мрачно заявил Крутов. – Сам ненормальный был человек и писал ненормально.

Лебедев покосился на него, но ничего не сказал.

– Я слышал, что как только он брался за карты – терял разум.

– Не скажите, сударь. – Лебедев отрицательно покачал головой. – Он умел держать себя в руках. Как-то у жены своей он попросил денег на дорогу из Питера в Старую Руссу. Она выслала ему деньги, но при этом написала, что денег нет, ей пришлось заложить свое пальто и что больше закладывать в доме нечего…

– А Достоевскому очень хотелось перекинуться в картишки. – Кислюк не выдержал, коротко хохотнул в кулак и демонстративно поднял стопку – пора, дескать, выпить.

Лебедев тоже поднял свою стопку, аккуратно покрутил ее в пальцах.

– Ну, что ж, за нашу с вами общую победу, – тихо, без нажима произнес он.

– За Россию, – так же тихо, как и командир, добавил старший офицер миноноски Рунге.

Дружно выпили, дружно потянулись вилками и ножами к икре. Кислюк попробовал ее первым, восхищенно потряс головой:

– Молодец кок! Сделал самое то, что надо! Отличная икра.

– Я бы на месте Достоевского, получив деньги и вместе с ними такое письмо от жены, очень бы серьезно задумался бы… – запоздало произнес Крутов.

– Он и задумался, – сказал Лебедев, – тем более что жена его была беременна – должна была родиться дочь Люба. Достоевский сказал себе, что он негодный, оставляет жену в таком состоянии без пальто. Он очень хотел ребенка, ждал его. Первый ребенок у него умер. Деньги он у нее просил, естественно, не на дорогу в Старую Руссу, а на карты – старший артиллерист прав. В общем, Федор Михайлович задумался крепко – голова затрещала от напряжения… В результате он совершенно перестал играть. Даже когда к нему приходил брат с детьми и все с шумом усаживались за стол, чтобы переброситься в «подкидного», Достоевский с печальным видом отходил от шумной компании в сторону и занимался своими делами.

– Ну что ж, – Кислюк снова разлил водку по стопкам, – дурные примеры заразительны. За Достоевского.

Лебедев усмехнулся.

– Точнее, за то, чтобы никогда не постигать дьявольскую суть карточного наваждения. – Он поднял стопку. – Потому-то я противник того, чтобы в кают-компании у нас были карты.

Ленивый спор этот был прерван появлением кока, который, кряхтя, втащил на подносе эмалированную кастрюлю с изображением французского морского флага и надписью «Адмирал Об». Как попала эта кастрюля с французского крейсера на камбуз миноноски, не знал никто – похоже, не знал и Митька Платонов, но кастрюлей он дорожил и следил за ней, как штурман за гидрокомпасом, чистил ее, драил – кастрюля у него блистала, словно корабельный прожектор.

Из нутра кастрюли грозным пулеметным стволом торчал черенок черпака.

– Прошу отведать, господа, – натуженным голосом произнес Митька Платонов, ловко водрузил поднос с кастрюлей на стол. – Марсельский буйабесс со специями и сыром «Грюйер».

Он приподнял крышку кастрюли, и в ноздри сидящим ударил крутой рыбный дух.

– Обычная портовая похлебка, – неожиданно желчно произнес Кислюк.

– Только в Марселе она стоит немалых денег, – с улыбкой добавил Рунге, – без штанов можно остаться.

– Запах вполне поморский, – задумчиво произнес Крутов.

– Господа, прошу иметь в виду, что в Марселе в буйабесс обязательно кладут одну дохлую подвонявшую рыбешку, она дает супу этакий… – Митька в поисках нужного слова помотал перед собой ладонью, вялые пальцы кока сложились в молитвенную щепоть, – придает, скажем так, гнилой помоечный дух. Это считается у французов м-м-м… цимусом!

– Чем-чем? – не понял Лебедев.

– Цимусом.

– Понятно. Ну что ж, попробуем «цимуса». – Лебедев потянулся к кастрюле. – Может, нам, кок, первую тарелку дать съесть тебе? Если жив останешься, то тогда попробуем и мы, а?

На берегу тем временем гулко хлопнул орудийный выстрел, снаряд с шипеньем разрезал воздух и унесся на противоположный берег Онеги. Лебедев стремительно выскочил из-за стола.

– К бою!

Скорострельные пушки, установленные на миноноске, не могли поражать фланговые цели – не хватало угла разворота, – для стрельбы по берегу надо было застопорить машину и передвинуть корму по ходу, чтобы миноноска глядела своим тупо обрезанным носом на берег.

Из-за кустов ударил пулемет – бил кучно, зло, свинцовая очередь всадилась в палубу миноноски, высекла длинную струю огня, от яростного грохота у людей едва не полопались перепонки. Лебедев прокричал в машинное отделение «Сто-оп!», но крика своего не услышал.