Северный крест

Миллер считал – раз он управляет Северной областью, то хорошо должен знать местные достопримечательности. На территории области располагались Соловки с мощной православной крепостью и печорские монастыри, Кож-озеро и Кижи, много других диковинных творений, но времени, чтобы посетить их, не хватало. Миллер совсем не имел свободного времени.

Вставал он в шесть – половине седьмого утра, спать ложился в одиннадцать – половине двенадцатого, часто его поднимали с постели и ночью. А побывать в монастырях очень хотелось. И на Соловках, и на Кож-озере.

Заехав в книжный магазин, Миллер минут двадцать провел в отделе старых изданий, купил там редкую книгу – в руку, что называется, сама пришла, как вещий сон, – «Судьбы Кожозерской Богоявленской пустыни» – издание совершенно незатертое, хорошо сохранившееся, – правда, со штампом библиотеки Матросского учебного экипажа, – видимо, кто-то из читателей редкий том благополучно «зачитал».

– Что же вы принимаете на продажу книги со штампами библиотек? – упрекнул Миллер хозяина книжного магазина.

– Мы сейчас всякие книги принимаем, господин губернатор, – спокойно отозвался тот, – даже если на книге будет стоять личный штамп бельгийского монарха… От этого только повысится стоимость.

– Свобода, значит? – Миллер укоризненно покачал головой.

– Так точно, свобода.

Вечером Миллер перелистал «Судьбы», внимательно рассмотрел графические изображения монастыря, затем постарался взглянуть на монастырские строения с точки зрения командира полка – как лучше взять их… В монастыре имелось несколько совершенно неприступных объектов: и колокольня большого храма, и часовня, вынесенная едва ли не в поле, – вполне возможно, бывшая обитель какого-нибудь схимника. Даже живописный перешеек, по которому проложена дорога к монастырской стене, и тот несколько суток можно было легко держать одним пулеметом…

Впрочем, при одном пулемете всегда надо иметь наготове второй – хотя бы на случай, если у первого перегреется ствол. «Максим» – пулемет надежный, но по скорострельности уступает немецким и английским машинам – «максим» делает двести пятьдесят выстрелов в минуту, а те – в два раза больше, но зато «максим» бьет кучно, пулю всаживает в пулю, а хваленые зарубежные машинки точностью стрельбы не отличаются, одна пуля летит в Мурманск, другая – в Караганду, хотя должны они были отправиться в сторону Берлина. Миллер вздохнул. Трудно придется тем, кто вздумает штурмовать монастырь. Оборонять монастырь легко, брать трудно. Как там экспедиция, ушедшая на озеро, все ли с нею в порядке? Он перелистал книгу. Господи, как быстро течет время и как давно жили люди, о которых идет речь на этих лощеных страницах, как не были похожи их заботы на наши…

В устье реки Виленьги, в пещере, жил схимник Никон – молился, трудился, преображал мир; когда скончался наместник монастыря Иона, Никон пришел на его место. Прожил три года, и за это время одних только царских грамот ему было даровано целых шесть – на сенные покосы и беспошлинную продажу соли, на ловлю семги и выгодную торговлю в Каргополе и Вологде; получены были приметные дары – от царя Алексея Михайловича колокол в сто пудов весом и пятьсот рублей деньгами, от царевны Татьяны Михайловны – шесть рублей и шестьдесят полотенцев собственноручного шитья, от боярина Никиты Романова – большие деньги, целых сто двадцать рублей, от царицы Марфы Алексеевны – восемнадцать рублей и множество необходимых в монастырском обиходе вещей – список длинный, занимает уйму места…

Через три года Никон отбыл в Москву, стал святейшим патриархом.

– Это тот самый Никон, который потом расколол Святую Русь, или не тот? – Миллер поймал отзвук собственного голоса и подивился ему – такой он был глухой.

Это был тот самый Никон.

Предки Миллера в те далекие годы о такой стране, как Россия, наверное, даже и не слышали, а если и слышали, то перебираться в нее совсем не помышляли и, наверное, здорово удивились бы, если бы им преподнесли весть о том, что потомки их будут здесь жить…

Миллеру неожиданно сделалось одиноко, по-сиротски неуютно, он ощутил себя мальчишкой в отцовском имении, которого недолюбливала деревенская пацанва. Недолюбливала за то, что он был немцем, а между русскими и немцами, православными и лютеранами всегда пробегала кошка, фыркала злобно то в одну сторону, то в другую… А ему так хотелось дружить с деревенскими мальчишками, быть для них своим. Он даже был готов перетаскать им весь сахар из буфета, но гордым, пахнущим навозом деревенским пацанам не нужны были его подачки, хотя сахар им очень не помешал бы, – они презрительно отворачивались от барчука, чем наносили ему раны, которые мазями и лекарствами не лечились.

Вот и сейчас он неожиданно очутился именно в таком состоянии – будто в очередной раз наплевали в душу: он хотел сделать что-то хорошее, а его развернули на сто восемьдесят градусов, да еще больно наподдали по затылку. В детстве в таких случаях он не мог сдерживать себя – обязательно плакал.