Северный крест

Мужик вздохнул:

– Вряд ли ты, милый, найдешь в монастыре покупателей. Монахи – народ бедный. А работный люд, такой, как я, – еще беднее.

– А я, наоборот, слышал, что монахи – люди богатые.

– Ошибаешься, служивый.

– Теперь, дядя, скажи мне…

– Дядя, – не выдержав, невольно хмыкнул мужик, покрутил головой, – дядя…

– Скажи мне, где краснюки расположились?

– Кто где. Но здесь их нет, – мужик повел головой в сторону темных сенцев, – здесь живут семейные рабочие.

Через несколько минут Арсюха с Дроздовым отправились в обратный путь. Арсюха был мрачен: не думал, что торговые дела его будут так жалко выглядеть.

– Не гадал я, что гешефта у меня не получится, – пожаловался он Дроздову, удрученно помял пальцами затылок. – Но ничего, ничего, мы свое возьмем.

* * *

Когда немного стемнело, оба отряда стали обкладывать монастырь – по низинам, по ложбинам, под прикрытием кустов подползли к храму, увенчанному высоким шатром, – Успенскому собору, несколько человек попластались дальше – к часовне Серапиона и Аврамия – блаженных старцев, на которой также был установлен пулемет.

Было тихо. Слышалась лишь комариная звень, вышибающая на коже нехорошую крапивную сыпь: комары тугими пробками запечатывали ноздри, набивались в рот, мешали дышать и – жалили, жалили, жалили… Люди терпели, притискивались к земле, сами становились землею.

До собора оставалось совсем немного, несколько метров – и можно было бы бросать гранату, когда с часовни, с придела, ударила очередь, всколыхнула неподвижный воздух. Строчки пуль выбили из земли искры, запахло дымом и горелой кровью.

Слепцов выругался, прыгнул в яму, в которой плескалась дождевая вода. Пулемет бил, буквально над его головой, от резкого звука «максима» у капитана сами по себе постукивали зубы.

– Тьфу! – отплюнулся капитан. – Можно, конечно, попытаться швырнуть туда гранату, но толку от этого будет не больше, чем от коровьей лепешки. И где вы, гады, столько пулеметов набрали? – просипел Слепцов удрученно.

Где выход из создавшегося положения, где?

Выход был один – вламываться в церковь, сшибать дверь и по лестнице рвать вверх атаковывать пулеметчиков. То же самое сделать и с часовней.

Из ямы было хорошо видно озеро. Спокойная светлая гладь и широкие розовые круги на ней – в предутренние часы в воде начала играть рыба. От воды тянуло прохладой. Кругов делалось все больше – тут и окунь водился, и хариус, в изобилии заплывала и здешняя князь-рыба – семга.

Слепцов поднялся, рывком выпрыгнул из ямы, метнулся к тяжелой церковной двери, окованной медью, врубился в нее плечом, но дверь была заперта, она даже не шелохнулась.

Сверху, с крыши, птичкой спрыгнул аккуратный темный предмет, с хрустом всадился в землю и завертелся на месте. Капитан охнул, стремительно присел на корточки и сжался.

«Птичкой» этой была английская бомба – небольшая, насаженная на ручку, с гладким, выкрашенным в серый «морской» цвет телом. Слепцов сжался еще больше, обращаясь в ребенка, в маленького сухонького старичка, схожего с грибом, запищал смято, будто из него, как из резиновой игрушки, выпустили воздух – он готов был сейчас забиться в землю, в любую тараканью щель, в муравьиную норку, стать букашкой, но превратиться в букашку не дано было, хотя Слепцов, кажется, и сделался еще меньше, чем был миг назад.

Лицо у него поехало в сторону, скривилось жалобно, на глазах проступили слезы.

В следующее мгновение бомба взорвалась. Церковная дверь даже не шелохнулась – сработана она была на совесть, на самодельных кованых петлях висела прочно; плоское зеленоватое пламя хлобыстнуло о небольшой козырек, прилаженный к входу, и яркой тряпкой размазалось по стене, капитана отшвырнуло в сторону, он покатился по земле с грохотом, словно был начинен железом, головой воткнулся в куст и затих.

Арсюха опасливо задрал голову – как бы сверху не шлепнулась еще одна плюха, – убедился в том, что воздух чист, проворно выпрыгнул из ямы, в которой сидел, колобком перекатился к капитану. Затряс его.

– Ваше благородие, а, ваше благородие…

Голова Слепцова безвольно колыхнулась и свалилась на плечо – капитан был мертв.

– Ваше благородие! – вновь потряс его Арсюха, глянул в одну сторону, потом в другую.

Над его головой продолжал прошивать пространство пулемет, вдавливал людей в землю, на другой стороне небольшого, специально прокопанного канала также безостановочно работал «максим».

– Ваше благородие… Ах, ваше благородие, – продолжая заведенно бормотать, Арсюха оглянулся вновь, ничего опасного не увидел и ловко, несколькими неприметными движениями стянул у Слепцова с руки часы, потом, отодрав от кителя пуговицу, запустил руку во внутренний карман, достал оттуда бумажник, сунул себе в карман. – Ах, ваше благородие… – произнес он напоследок сожалеюще и боком, будто краб, быстро и ловко переместился в ту яму, из которой выгребся, скатился в нее.

Поручик Чижов, лежа за сосной, пошарил биноклем по церковным крышам. Покачал головой удрученно – с такой плотной пулеметной обороной монастырь ни за что не взять.