Северный крест

Из-за бревен он выставил два своих пулемета – надо было попытаться сбить красных пулеметчиков с церковных крыш, а в обход монастыря послал двух человек с ручным пулеметом, чтобы те в нужное время поддержали…

Завязался долгий ленивый бой, в котором перевеса не было ни у одних, ни у других, и шансов на победу не имели ни красные, ни белые.

* * *

Не знали ни поручик Чижов, оставшийся на Кож-озере за командира сразу двух отрядов, ни генерал Миллер, ни генерал Марушевский, что в эти часы в Онеге поднялся еще один красный бунт – против своих офицеров выступили солдаты 5-го полка.

Двенадцать офицеров забаррикадировались в избах и начали отстреливаться от наседавших солдат. У офицеров имелись пулеметы, но патронов было мало, а главное – было мало людей. Дрались они до последнего патрона. А когда защищаться уже стало нечем, покончили с собой: здоровые пристрелили вначале раненых, беспамятных, потом застрелились сами.

Произошли стычки и на Пинеге – там взбунтовались солдаты 8-го полка, перебили часть офицеров, другая часть, не желая сдаваться рассвирепевшим подчиненным, подорвала себя гранатами.

Когда об этом сообщили Миллеру, тот срочно приехал в штаб. Вызвал к себе Марушевского, командующего флотом контр-адмирала Иванова[19], начальника снабжения армии генерал-лейтенанта Баранова, командующих войсками районов генерал-лейтенантов Петренко и Клюева, контр-адмирала Викорста… Миллер был раздражен, что совершенно не походило на него, с мрачным видом ходил по кабинету, заложив за спину руки, всякому, кто появлялся в кабинете, молча указывал рукой на стул. Через несколько минут он начал совещание.

– Вы знаете, что произошло в пятом полку, в Онеге… В полку не осталось ни одного офицера, кроме прапорщиков из местных – тех, что едва умеют считать, а вместо подписи ставят крестик. Все остальные убиты. Над штабом полка поднят красный флаг. То, что произошло в Дайеровском батальоне, повторилось. Причем повторилось не только в Онеге, но и в Пинеге в восьмом полку, и в Тулгасе в третьем полку…

Собравшиеся подавленно молчали. Несколько мгновений Миллер тоже молчал – лишь раздраженно поскрипывал сапогами, меряя паркет.

– Сбываются опасения, высказанные генералом Марушевским, – Миллер сделал паузу, голос его стал тише, – с уходом союзников мы будем терять то, что в цивилизованном мире именуется порядком. На смену порядку пришел беспорядок.

– Англичане ушли еще не отовсюду, – запоздало вставил адмирал Викорст. В последнее время он стал плохо слышать – то ли старость подступала, то ли оглох от ударов мощных корабельных орудий.

– Считайте, адмирал, что отовсюду, – громко и безжалостно обрезал Викорста Миллер. – Авторитет офицеров падает. С одной стороны, к нам из-за границы возвращается много мусора – офицеры, которые успели поработать в Париже таксистами и хлебнули вольницы, с другой стороны, воспроизведение офицерского корпуса внутри армии – некачественное.

Миллер знал, что говорил.

Каждый день в Архангельск прибывали офицеры – в основном из Финляндии, случались приезды и из Парижа и Лондона, но реже. Все эти люди оседали в городе, на фронт мало кто шел, – головы приезжих были забиты разной политической чепухой, мыслями о вольнице, и особого интереса для армии эти офицеры не представляли – тем более что кадровых военных среди них почти не было, основная масса – те, кто выдвинулся на фронте.

Марушевский сделал было ставку на местных офицеров, но и тут вышла неувязка. Вот что написал один из участников событий[20] той поры, кстати, генерал-майор, бывший прокурор Северной области:

«Местные офицеры, связанные с краем прочными интересами частного или служебного характера, разделились тоже на две резко друг от друга отличавшиеся категории. Одни из них не склонны были к активной борьбе, учитывая возможность перехода к противнику, а поэтому старались преимущественно устроиться в тыловых и хозяйственных учреждениях, и в моменты военных кризисов в них всегда очень громко говорили инстинкты самосохранения. Другая группа местных офицеров принадлежала к самым доблестным и самоотверженным бойцам, покрывшим свои имена неувядаемой славой. Среди них необходимо отметить тарасовцев и шенкурцев, выросших из простой среды партизан-крестьян. Правда, офицерского в них было очень мало, т. к. по своему образованию и развитию они очень мало отличались от солдатской массы, из которой вышли сами и для которой были малоавторитетны. Солдаты в них видели своих школьных и деревенских товарищей, и им трудно было признать над собой авторитет и дисциплинарную власть „Колек“ или „Петек“ и величать их „господин поручик“, а часто даже „господин капитан“ и „господин подполковник“, так как производство носило у нас интенсивный характер.