Северный свет

С озера доносится крик гагары. Туристы все как один восхищаются, говорят, это прекрасный звук. А по-моему, это самый одинокий звук на свете. А я все еще читаю. Все еще ищу другой ответ. Другой исход. Другой – счастливый – конец истории. Но уже понимаю, что не найду.

Южный Оцелик

28 июня 1906

Дорогой мой Честер,

…Наверное, я умру от счастья, когда увижу тебя, милый. Обещаю тебе, что изо всех сил постараюсь вести себя намного лучше, милый, постараюсь не волноваться так сильно и не стану верить ужасным вещам, о которых пишут те девушки. Должно быть, они и впрямь преувеличивают, милый. Я, наверное, схожу с ума, иначе я бы рассуждала разумнее. Я ужасно рада и довольна, что ты весело провел время на озере, милый, и мне очень жаль, что я не была там с тобой. Я так люблю воду, хоть и не умею плавать. Я плачу и с трудом пишу. Наверное, из-за того, что сестра моя сейчас играет на мандолине и поет «Сон юной любви». И мне немного грустно…

Письмо длинное, еще читать и читать, но глаза мои все время возвращаются к одной-единственной строке: Я так люблю воду, хоть и не умею плавать. Меня начинает бить дрожь. Я заставляю себя успокоиться и читаю дальше.

…Честер, мое шелковое платье – самое красивое, какое у меня в жизни было; по меньшей мере, так все говорят. Маме кажется, что я ему мало радуюсь. На каждой примерке меня охватывает страх. Мама говорит, ей непонятно, с чего я всякий раз плачу, когда они на меня смотрят… Честер, милый, я надеюсь, ты очень, очень весело проведешь Четвертое июля. Правда, милый, я не стану думать, куда и с кем ты едешь, лишь бы только седьмого ты приехал за мной. Ты ведь так любишь лодки и воду – так почему бы тебе и вправду не побывать на каком-нибудь озере?..

Я не могу больше читать. Пытаюсь засунуть письмо обратно в конверт, но руки у меня так дрожат, что сделать это удается лишь с третьего раза.

Он знал, что она не умела плавать. Он это знал.

И тут я начинаю плакать. Зажимаю себе рот, чтобы ни единый звук не проник наружу, и плачу так горько, что у меня разрывается сердце. Мне кажется, я чувствую, как оно разрывается.

Там остались еще письма, но я не могу их читать. Я и самое первое не должна была читать, не говоря уж о том, чтобы все до единого. Я смотрю во тьму и вижу лицо Грейс, передающей мне связку писем, слышу ее голос: «Сожгите их! Пожалуйста! Обещайте бросить их в огонь! Их никто не должен увидеть!»

Я зарываюсь лицом в подушку, закрываю глаза, чувствуя себя очень старой и очень усталой. Внезапно наваливается сон. Но тьма за вéками начинает вращаться, и я не могу думать ни о чем, кроме черной озерной воды – она смыкается надо мной, заполняет глаза, уши, рот… утягивает на дно, хотя я отчаянно барахтаюсь…

Я так люблю воду, хоть и не умею плавать.

Чревáтая

Мисс Уилкокс, когда мы виделись в прошлый раз, сказала, что «Звезда над полем» Эмили Дикинсон – восемь строк чистого совершенства.

Звезда над полем –  и луна
Осеребрила склон –
Далекий путник на холме
Сияньем окружен –
Какую он штурмует высь –
Печальный сын равнин?
Но эту даль и млечный свет –
Он оправдал – один –

[6]

Эти строки ошеломили меня. Они так прекрасны, так чисты. Как молитва. Я мысленно повторяла их про себя, пока Ройал рассказывал мне о новых гибридных сортах кукурузы на беккеровской ферме.

В среду после обеда мне дали в отеле свободные полдня, и Ройал повез меня к Минни. Сам он направлялся в Инлет, и ему было по пути. Он заехал за мной прямо в отель, и Фрэн с Адой хихикали, а Уивер закатывал глаза, а Стряпуха улыбалась, но я делала вид, что меня это не касается.