Северный свет

Папа кивнул, но было ясно, что он мне не верит. Вспышка ярости совсем его вымотала, и я этим воспользовалась, чтобы влить в него несколько глотков чая. Приподнимая папину голову, я обнаружила, что он весь горит. Я раздела его, прикрыв салфеткой с комода все, что мне не полагалось видеть. Потом я обтерла его холодной водой, прижимая прохладную влажную тряпочку к запястьям и локтевым и подколенным ямкам, чтобы охладить кровь.

Я никогда не видела папу голым. Нам не разрешалось входить в кухню, когда он мылся. Кожа у него на груди была мягкая, покрытая негустыми черными волосами. На спине были шрамы, они тянулись от плеч до пояса, – грубые, блестящие рубцы, оставленные пряжкой от ремня отчима. Я прижала руку к папиным ребрам и услышала, как бьется его сердце. На груди тоже были шрамы. Я их не видела, но чувствовала под рукой. Когда я его обтирала, его ужасно трясло, и он стискивал зубы, но мужественно терпел и не мешал мне. Закончив, я снова накрыла его простыней, сверху положила два одеяла и заставила выпить еще одну чашку чая. Я не очень разбираюсь в лечении лихорадки, но я знала, что папа должен пропотеть. Пот вытянет из него хворь.

– Я буду скучать по тебе, Мэтти, – внезапно сказал он.

– Я только зайду к сестрам, папа, – объяснила я.

Он помотал головой.

– Корова уходит с быком. С бараном корова не пойдет. И с козлом не пойдет. Козлы не читают, Мэтти, они не читают книг…

Он снова бредил.

– Тише, тише, папа, – сказала я. – Попробуй уснуть.

Когда он закрыл глаза, я взяла поднос и постаралась выбросить из головы то, что сказал папе Лоутон. Я не хотела об этом думать. Я здорово научилась не думать.

Зайдя в нашу спальню, я увидела, что Лу вырвало водой, которой я ее напоила, а Эбби слезла с кровати и, шатаясь от слабости, пытается вытереть Бет, у которой опять опорожнился кишечник. Я сама была виновата: дала им слишком много воды.

– Мэтти! Мэтт, ты где? – донеслось снизу.

– Я здесь, наверху!

Раздался быстрый топот ног по ступенькам, в дверях показался Ройал – и тут же скривился от вони.

– Что с коровами? – спросила я, выйдя к нему в коридор.

– Одна совсем плоха. Та, со звездочкой во лбу.

– Ромашка. Это не звездочка, а цветок, – глупо поправила я.

– Ей очень больно, Мэтт. Она страдает. Джон хочет… он спрашивает, где у твоего папы ружье.

– Нет, Мэтти, нет! Не позволяй ему! – отчаянно закричала с кровати Лу.

Я помотала головой.

Он взял меня за плечи.

– Мэтт, ей совсем худо. Это жестоко.

– В пристройке. Над дверью.

Он сбежал вниз, а я думала о Ромашке, о ее больших темных глазах и толстых усатых губах. И о том, как она никогда не лягалась, когда я ее доила, и всегда разрешала мне прижиматься щекой к ее мягкому брюху. Я думала о бедном Болдуине. И о быке, том страшном свирепом черном быке на лугу у Лумисов. Как он напугал Ромашку и Болдуина, но они все равно ломились к нему через забор, потому что хотели быть с ним рядом.

Я услышала треск выстрела, потом услышала, как Лу выкрикнула мое имя и выругалась. Потом я услышала звуки переполняющегося ночного горшка в папиной комнате, потом я услышала, как папа велит какому-то Арману пристрелить наконец этого проклятого медведя.

А потом, сидя на верхней ступеньке, я услышала тихий, сдавленный плач. Мой собственный.

Преходя́щий

– Ты еще даешь им то масло из тресковой печени, что я принесла? – спросила миссис Лумис.

Она сидела у себя на веранде и лущила горох в синий эмалированный таз. Я сидела напротив на старой плетеной лавочке. Рядом со мной, вытянув ноги, сидел Ройал.

– Да, мэм, – солгала я.

На самом деле я каждый день по чуть-чуть выливала это масло в раковину. Уж лучше маяться гриппом, чем глотать эту отраву.

Миссис Лумис мне здорово помогла. Она пришла к нам неделю назад, как только Ройал вернулся домой и сообщил ей, что у нас стряслось. Чего она только не принесла: ежевичные корни и ячменную воду от поноса; луковый сироп, виски и корень имбиря от жара. Свиной жир с камфарой и скипидаром от хрипов в груди. Она сказала, что редко встречала такой тяжелый грипп. Она и лечила нас, и готовила еду, и в конце концов вытащила нас из всего этого на свет божий. А мама Уивера ей помогала. Не знаю, что бы мы без них делали. Папа еще кашлял, а у Бет пока не было силенок встать с кровати, но опасность миновала.

– Ты поишь Бет имбирным чаем? Часто?

– Да, мэм. Ей гораздо лучше. Папа просил меня сказать, что он вам очень обязан. И что через день-другой он вам нанесет визит.

– Мне ни к чему его благодарности, Мэтти. Видеть, что сосед пошел на поправку, – это и есть лучшая благодарность. И к тому же я была не одна. Мама Уивера сделала не меньше.

– Да, мэм.

– Она мне, кстати, рассказала, что случилось с Уивером. Это ужасно. Я слыхала, Джим Хигби посадил этих людей в окружную тюрьму. Уивер молодец. Верно говорят: кто хочет, тот добьется.

– Да, мэм.

– Ты теперь вернешься в «Гленмор»?

– Папа повезет меня завтра утром. Потому я и принесла вашу корзинку и банки. Хотела вернуть их вам до отъезда.

Она подняла голову и устремила на меня взгляд бледно-голубых глаз.