Съевшие яблоко

— Так ты что, не возьмешь? — удивился было Мезенцев. На что Еж раздражённо крякнул:

— Да возьму, куда я денусь. А вообще, — но тут же развеселился, — прокатить бы нашего понтовитого друга, а? — и он весело хлопнул ладонями по подлокотникам, так позабавила его собственная шутка, — ты представь, привалит он со своего Питера, а тут…

Но тут развеселые мечты Кондратьева прервал вихрем вылетевший комнаты Ян:

— Еж, можно я возьму? — мальчишка беспардонно повис сади на спинке Кондратьевского кресла. Мезенцев хотел было его одернуть, но Ежа такое поведение будто даже радовало, он охотно обернулся, глядя на том, который мальчик совал ему под нос, — пожа-алуйста. Я не попорчу, зуб даю.

— Даешь? — Еж с деланой заинтересованностью сузил глаза, внимательно присматриваясь к мальчику, — который?

Кондратьев обладал каким-то странным даром ладить с детьми. Одновременно он давал Мезенцеву слишком серьёзные советы, относясь ко всему что касается ребятни, как-то уж чересчур беспокойно, будто даже боялся этого явления — дети. Но стоило только в его компанию попасть какому-нибудь ребенку, тому же Яну, и Кондратьев мгновенно превращался в такого же одиннадцатилетнего пацана, до того естественно перенимая и повадки, и манеру поведения, что дети не чувствовали ни тени наигранности и мгновенно начинали к нему тянуться. Ян буквально вис у Кондратьева на шее. У Мезенцева так не получалось. Он был младше Кондратьева, но при этом для ребенка мог быть только "взрослым" и никогда сверстником. А Кондратьев мог.

В итоге Еж пробалагурил с мальчиком еще с час, так будто Мезенцева там вовсе не было. Напоследок дал ему ту книгу, которую тот просил — что-то из поэзии то ли восемнадцатого-то ли девятнадцатого века, и еще кучу других. Так что Мезенцев опять выходил из квартиры со стопкой в руках.

Ясно было одно — так влезть в душу к ребенку, как это мог сделать Кондратьев, у Мезенцева бы не получилось никогда, даже получи он миллион советов.

66

Наступила зима, на улице похолодало, и Ян вдруг стал каким-то нервным и шуганым. Все время о чем-то не по-детски задумывался, морща лоб. А на расспросы не отвечал, бросая на Мезенцева необъяснимо-настороженный и в тоже время просящий взгляд.

Почти наверняка Кондратьев бы легко разобрался в чем дело.

Мезенцеву же пришлось долго ждать, когда тот сам созреет и скажет.

Начал Ян за завтраком, когда надо было поторапливаться, чтобы не опоздать на электричку. А он вместо этого долго и томительно сидел перед тарелкой, размазывая желто-красное месиво яичницы с кетчупом и не донося ничего до рта.

Наконец, он тяжело, судорожно вздохнул и поднял глубоко-несчастные глаза:

— Там эт-то… — он сглотнул слюну и снова уткнулся в тарелку, ссутулив плечи. У Мезенцева у самого кусок перестал лезть в горло.

— Где "там"? И что "это"? — спросил он нарочито запросто. Хотя от одного вида Яна к нему самому подступало осознание приближения ядерной войны. Он уже тоже начинал нервничать.

Мальчик опять заколебался. Поднял голову, опустил. А потом зажмурившись, будто перед прыжком в ледяную воду, выдал скорострельную трескучую очередь:

— Денис Матвеевич наверное уже выписался из санатория, потому что уже зима, а он говорил, что на шесть недель. А шесть недель — это середина декабря. А сегодня двадцать третье число, а середина декабря это пятнадцатое. Или шестнадцатое, потому что в декабре тридцать один день и поучается нечетное число и его нельзя поделить пополам, и там нет середины, потому что дни на дроби не делятся, если только на часы… — и задохнувшись отчаянно выпалил, — ты теперь меня обратно отвезешь?

Ну вот он и высказал ту глубинную, тягостную мысль, которая не давала ему покоя последние дни.

Мезенцев смешался:

— Тебе здесь плохо?

Мальчик во все глаза уставился на Мезенцева и так отчаянно замотал головой, что казалось она сейчас оторвется.

— По Денису Матвеевичу скучаешь?

Тот задумался только на долю секунды, а потом боязливо покачал головой. Не очень понимая хорошо или плохо в этом сознаваться.

Но Мезенцев не стал читать нотаций. Просто принял его ответ как должное и невозмутимо кивнул:

— Ну значит не доставай меня ерундой. И ешь быстрее, на электричку опадаем.

Ян посмотрел на него долгим взглядом, сжимая в руке вилку так, что побелели пальцы.

Но есть от волнения так и не смог.

Мезенцев же сам оказался выбит из колеи этим вопросом. Это в разговоре с Яном он нашелся и повел себя спокойно и уверенно. А сам запаниковал. В самом деле, ведь он забирал Янку только на время. И когда отзванивался профессору, ставя в известность, что все в порядке, ничего другого не предлагал.

Но последний звонок был больше недели назад, тот давно выписался из санатория. И Мезенцев, наконец, задался вопросом: а собирался ли он с самого начала отвозить Яна обратно?

Но не успел даже как следует его обдумать, когда вспомнил, что дома, в третьем ящике письменного стола, под стопкой пустых файлов и незаполненных бланков лежит конверт с отложенными деньгами. Не бог весть какая сумма — тридцать тысяч.