Sex only

Я вскакиваю, одергиваю платье и даже умудряюсь захлопнуть дверь в комнату прежде, чем Сашка заходит.

При виде меня у него тоже становится очень вопросительное выражение лица, так что я просто не хочу знать, как же я выгляжу.

— Саш, ты вообще не вовремя.

— Я у тебя планшет забыл, — задумчиво говорит он, обшаривая взглядом меня и переводя его на закрытую дверь.

Я заглядываю в кухню, хватаю планшет с холодильника и протягиваю ему.

— А ты не познакомишь? — вдруг спрашивает Сашка. — Ну, я должен же передать тебя из рук в руки…

— Ты совсем ох… охамел? — шиплю я и толкаю его к двери.

— Ну хоть на свадьбу пригласите? — Сашка никак не выталкивается, упирается ладонями в косяки. — Буду вести тебя к алтарю! Эй, больно!

— Брысь нафиг! — я захлопываю за ним дверь и запираю на три оборота и цепочку.

Что-то мне обратно в комнату не очень хочется.

Альберт так и не сменил позу. Полулежит в постели, с любопытством смотрит на меня.

— Это бывший муж, — говорю я, не дожидаясь вопросов.

— С ключами?

— Мы… очень близки.

Я тихонько подхожу к кровати и забираюсь на нее. Альберт не сводит с меня глаз:

— Насколько очень?

— Не так, как ты думаешь, — опускаю я взгляд.

— Я ничего не думаю, для анализа информации недостаточно, — говорит он и ловит меня в объятья.

— У нас случайно получилось остаться хорошими друзьями, — я прижимаюсь к Альберту и понимаю, что то, что я скажу дальше, кажется, утратило актуальность: — Он много лет был моим лучшим другом, и так получилось, что и единственным. По крайней мере, таким, кому можно пожаловаться на то, как мне грустно и одиноко после развода.

— И ты жаловалась ему самому, причине твоей грусти? — уточняет Альберт.

Его руки гладят меня по голове, по плечам, по спине, без сексуального заряда, просто успокаивающе.

— Так вышло… — я прерывисто вздыхаю. Никто уже больше трех лет не гладил меня по голове и не прижимал вот так. Так спокойно и утешительно.

— Почему вы развелись? — он спрашивает это так просто. Я бы никогда не смогла. Я бы десять тысяч мыслей передумала и все равно бы не решилась задать настолько прямой и личный вопрос.

— Он меня разлюбил… — пожимаю я плечами. Этот ответ, произнесенный вслух постороннему человеку, звучит как-то странно.

— В чем это выражалось? — Альберт подтягивает ко мне одеяло и укутывает. Надо же, я не заметила, что меня бьет дрожь. Раньше так было всегда, когда я рассказывала о своем браке, но потом прошло.

— Не знаю, — снова нелепо пожимаю плечами. — Он сказал, что чувствовал любовь, а потом перестал.

— Что такое любовь? Для тебя? Для него? — допытывается Альберт, и я с удивлением смотрю в его синие глаза. Неужели и правда инопланетянин?

— А для тебя? — спрашиваю я.

И он… отводит глаза.

— Не знаю. Думал, ты ответишь, раз так спокойно оперируешь этим словом.

— Но ты же сказал, что любишь меня! — я пытливо заглядываю ему в лицо, ищу взгляд. Где-то в сердце нарастает тревожное ощущение пустоты. И непоправимости.

— Я сказал, что влюблен.

— Это разные вещи?

— Вероятно.

Я не могу поверить своим ушам. Отшатываюсь от него, и он не ловит меня обратно.

— Для меня любовь — это выбор… — медленно говорю я, стаскивая с плеч одеяло. Я сижу на коленях, сложив руки. Невозможно остановить этот разговор, катящийся к пропасти. — Выбор того, с кем я хочу жить.

— Это я могу понять, — кивает Альберт и берет мои руки в свои.

Но я отнимаю их:

— Был. Сейчас…

Как я попала в ситуацию, когда должна объяснить человеку то, во что не верю?

— Что? — он снова ловит мои пальцы. Мы оба смотрим на них и не смотрим в глаза друг другу. В комнате как-то холодно, но никто не делает попытки обняться.

— Неужели ты никогда не любил? Или тебя не любили?

Альберт ерошит волосы, и они впервые не ложатся обратно безупречной волной.

— Мой отец говорил, что любит мою мать. А когда заделал ей ребенка — сбежал. Это любовь?

Я качаю головой:

— Это безответственность.

— Мой отчим женился на матери, вырастил меня, всегда поддерживал, всему учил. А когда мне исполнилось восемнадцать — увез ее к своим родителям в Польшу. Очень ответственно. Это любовь?

— А ты как?

— А я остался тут. Один. Он тоже называл это любовью. Ведь он дал нам все — свои знания, свои ресурсы, свои связи. Очень много.

— Но не дал тепла.

— Значит, любовь — это тепло?

Я качаю головой. Какой-то глупый разговор о дефинициях, который скрывает под собой настоящий.

По-настоящему я хочу спросить только одно:

— Так ты меня любишь?

Альберт наклоняется ко мне, все еще сидящей на коленях, отводит волосы от лица, целует в висок, и когда я поднимаю на него глаза, пытаясь не сморгнуть слезы, отвечает тихо и честно:

— Я не знаю, что такое любовь. Назови мне определение, и я отвечу.

— Ты ведь признался мне! — еще бы голос не дрожал. От того, что я слышу истерику в своих словах, мне хочется разрыдаться еще сильнее.

— Как еще я мог тебя удержать? — мягко спрашивает Альберт, и я наконец понимаю, что все это время балансировала на краю бездонной черной пропасти.

А сейчас я в нее лечу.