Сезон

– В любом случае, – продолжил Хэнк, – собери вместе все находки, которые ты можешь найти у себя на заднем дворе, когда копаешь огород, и получишь коллекцию среднестатистического музея. Довольно скучно, ты не находишь? В лучшем случае эти заведения могут похвастаться какой-нибудь уже никому не нужной короной без драгоценных камней. – Он остановился и широко развел руки. – Но, к счастью, у нас есть Нашер. Да, эти несколько ничтожных акров значат для мирового искусства больше, чем все музеи Далласа, вместе взятые. И я тебе сейчас все покажу.

– Ведите, сэр, – сказала я и немного расслабилась.

Мы пошли по тропинке к первой скульптуре – огромной наковальне, на которой лежали три гигантских овала из ржавого металла.

– Это, – с умным видом проговорил Хэнк. – «Три танцующие чипсины» Ульриха Ракрима. – Он сделал драматическую паузу, чтобы обдумать увиденное, и в жесте глубокой задумчивости обхватил пальцами подбородок. Я подхватила игру и принялась нарочито серьезно рассматривать скульптуру, одновременно подавляя желание рассмеяться. – Отметь, как заманчиво, как вкусно они выглядят – отличный образчик легкого перекуса.

Мы пошли дальше и остановились у другой скульптуры – паутины из черного металла, которая выглядела как частично разваливавшийся тренажерный зал.

– Ах! – воскликнул Хэнк. – Вот это да! – И наклонился, чтобы увидеть имя художника. – «Что я нашел в переулке», авторство Дэвида Смита.

– Серьезно? – спросила я, едва сдерживая смех.

– Да, да, это одна из его самых знаменитых работ, вдохновленная обыкновенной утренней прогулкой по центру Сакраменто.

Я фыркнула, и мы отправились дальше.

Мы прошли мимо Зака и Джулии, стоящих возле фонтана, а затем мимо Эшли номер один и ее кавалера, старательно читавших брошюру. Конечно же она воспринимала всю эту чепуху серьезно. Вскоре мы оказались в дальнем уголке сада, где Хэнк показал мне «Половину готовой работы», произведение «Стамеска сорвалась» самого Пикассо и шедевр Джузеппе Пеноне – разорванную картонную коробку под названием «После доставки».

На обратном пути мы осмотрели один из самых больших экспонатов – два огромных изогнутых металлических прямоугольника цвета поджаренного тмина. Я смотрела насмешливо и ждала, пока Хэнк расскажет мне об этом… шедевре.

– О, о, о! – завосторгался он. – Просто слов нет!

Я хихикнула. Хэнк шагнул ближе, протянул руку, как будто хотел дотронуться до металла, а затем резко ее отдернул и потер глаза, как будто вытирая слезы. Я уже еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться в голос.

– Это волшебная работа непревзойденного Ричарда Серры, его последнее слово в искусстве. Свой шедевр маэстро назвал это «Мои кривые не безумны».

Он произнес название с глупым испанским акцентом, и я наконец расхохоталась.

– Все… умоляю… хватит! – выдавила я сквозь смех.

– Да нет, я серьезно, – сказал Хэнк, и я уставилась на него во все глаза.

– «Мои кривые не безумны?» – Я изобразила его акцент. – Нет, ты должно быть шутишь.

– Посмотри сама, – сказал Хэнк, и я наклонилась прочитать медную табличку с подписью.

Конечно же на ней значилось «„Мои кривые не безумны“. Ричард Серра».

– Но другие названия ты точно выдумал! – воскликнула я.

– Неужели? – ответил он, лукаво улыбаясь.

Это была хитрость, достойная первостатейного мошенника, и мне почему-то стало еще смешнее, ведь Хэнку удалось все на свете смешать в одну кучу и подсунуть мне вначале выдумку, а потом выдать порцию правды, вот только такой дурацкой, что поверить в нее было попросту невозможно. Хэнк Уотерхаус был умен. Уж точно умнее меня.

Мы отстояли очередь за едой и, получив наши тарелки, сели рядом с мамой и папой, после чего я представила их друг другу. Маме Хэнк понравился, потому что он был милым и был со мной. Конец. Папа и Хэнк оба посещали Техасский университет, что фактически делало их братьями. Через пятнадцать минут после начала обеда мама похлопала Хэнка по руке, и они с папой наперебой принялись вспоминать былое.

– Надо было поступать в корпус, – заявил папа. – Вообще-то… Ну, у меня было ранчо, я знал, что не собираюсь идти в армию, но теперь, оглядываясь назад, понимаю, что должен был это сделать.

– Да, это было лучшее, что я когда-либо делал, – поддержал его Хэнк. – Это дало мне ощущение принадлежности к чему-то значимому. Тогда моя система ценностей полностью и сформировалась. Я наконец получил что-то, во что можно искренне верить, понимаете?

Папа кивнул.

На мгновение я подумала, что он сейчас отдаст честь.

– Как тебе нравятся скульптуры? – спросила мама.

– О, они великолепны, – восторженно ответила я. – Мне особенно понравились «Три танцующие чипсины».

– У меня есть паяльная лампа, немного лома и несколько подков. Думаю, что за час или два я мог бы изобразить нечто, от чего все эти недотепы придут в восторг, – фыркнул папа.

Мама с укором посмотрела на него.

– Ангус, как вы, наверное, уже поняли, предпочел бы сейчас смотреть футбол, – сказала она сухо.

Я заметила, что ситуация с прошлой недели не улучшилась. Напротив, все стало только хуже.